Катаев: «Погоня за вечной весной»

В июле 1969 года, находясь в «творческой командировке» в Лондоне, целью которой был «сбор материалов в связи с приближающимся столетием Ленина» (ничего не напоминает?), Кузнецов внезапно отказался возвращаться.

Получив политическое убежище, он объявил о выходе из КПСС и Союза писателей. «Публично и навсегда отказываюсь от всего, что под фамилией “Кузнецов” было опубликовано… Ответственно заявляю, что Кузнецов – нечестный, конформистский, трусливый автор. Отказываюсь от этой фамилии… Все опубликованные после сего дня произведения буду подписывать именем А. Анатоль. Только их прошу считать моими».

По признанию Кузнецова, чтобы добиться разрешения на поездку в Англию, он за полгода до этого согласился стать агентом КГБ и доносил на знакомых. «С октября 1968 года с Кузнецовым поддерживал контакт сотрудник органов госбезопасности, которого он информировал о серьезных компрометирующих материалах в отношении группы писателей из своего близкого окружения», – докладывал Андропов в ЦК. Главное, о чем «информировал» Кузнецов, – подготовка издания подпольного журнала. Как уже упоминалось, всего вероятнее, речь шла о «Лестнице» («Мастерской»), затеянной Катаевым. Кузнецов, ввязавшись в игру с мнительными «органами», сознательно преувеличивал заговорщицкий характер проекта…

В результате в мае 1969 года катаевских подельников Аксенова и Евтушенко вывели из редколлегии «Юности», а Кузнецова туда ввели. От «Юности» он и отправился в лондонскую поездку.

Следующим стал Гладилин…

«Толя, это правда, что вы стали настоящим непроходимцем?» – спрашивал его Катаев.

Действительно, повесть «Прогноз на завтра» оказалась «непроходной» для советских журналов. В 1972-м она вышла во Франкфурте-на-Майне в издательстве «Посев». В ЦК Гладилину пообещали помочь с изданием «залежавшегося», и они на пару с Окуджавой (у которого в «Посеве» выходили книги) написали письма в «Литературную газету», открещиваясь от западных «пиратов». «Я возмущен подобной провокацией, – заявлял Гладилин. – Мои книги не имеют ничего общего с политической игрой недругов нашей страны». Рядом (его то исключали из партии, то принимали обратно) Окуджава осуждал «любые печатные поползновения истолковать мое творчество во враждебном для нас духе».

Вскоре Гладилин посчитал, что обещания не выполнены – в издательствах началось бодание с редакторами, а значит, пришла пора задружиться с «недругами». 14 января 1975 года он пришел в Союз писателей и заявил тогдашним руководителям Московской организации Виктору Ильину и своему приятелю Александру Рекемчуку: «Ребята, я решил уехать из страны. Я ухожу из Союза писателей». Решили, что он зол с похмелья, и назначили разговор на завтра. Когда Гладилин снова пришел в тот же кабинет, там, кроме Ильина, его неожиданно встречал старый знакомец – Катаев (напомню, секретарь Московской писательской организации).

Гладилин вспоминал: «Ильин обувает галоши, надевает пальто и на цыпочках покидает кабинет, плотно закрыв за собой дверь. А Валентин Петрович начинает так: “Толя, должен признаться, я никогда ни для кого ничего хорошего не делал. Но для вас сделаю все”. Я обалдел. И это не было кокетством с его стороны. И он знал, что я знаю, сколько хорошего он сделал для многих, в том числе и для меня. Видимо, он сильно расстроился… Он повторял буквально слова Сергея Сергеевича Смирнова: дескать, мы перед вами виноваты. И далее: “Вы хотите поехать за границу – вы поедете, у вас будет советский паспорт, пожалуйста. Мы издадим все ваши новые книги, переиздадим старые. У вас все будет хорошо. Только не делайте никаких заявлений иностранным корреспондентам, сидите тихо. Поручите все мне. Ладно?” Я говорю: “Конечно, Валентин Петрович, давайте так”. На этом мы расстаемся, а внизу, в “пестром зале”, меня ждут ребята, уже слух разнесся, что Гладилин уезжает. Я им рассказываю, какие мне поставили условия».

Что ж, если бы Катаев и впрямь был этим всесильным «мы» и с его тонкостью и проницательностью мог принимать важные литературно-политические решения, быть может, удалось бы избежать многих промахов, приведших систему к катастрофе…

«Я знал, что у Катаева есть какой-то ход в ЦК, что на самом верху кто-то его очень любит», – писал Гладилин, очевидно, подразумевая влияние «главного мовиста» на «главного идеолога». Но катаевская попытка убедить власти поступиться цензурным догматизмом, издать в сущности безобидные книги и не провоцировать очередного скандала с «избравшим свободу» – обернулась неудачей.

– Сволочи и суки! – вот и все, что мог отчеканить старик Саббакин.

«Через две недели, – вспоминал Гладилин, – Валентин Петрович мне звонит и по телефону (а то, что мой телефон прослушивается, всем понятно) говорит открытым текстом такие слова: “Толя, они сволочи, они суки. Они ничего не хотят. Поэтому вы совершенно свободны от всех обещаний, которые вы мне дали. Мы с женой были бы очень рады, если бы вы с Машей приехали к нам на ужин”. Что мы, естественно, и сделали».

И где здесь катаевский конформизм? Где хоть намек на боязнь?