Катаев. Погоня за вечной весной

В начале 1930-х более сорока литераторов (среди них — Платонов, Инбер, Олеша, Багрицкий) въехали в «дом писательского кооператива» в Камергерском переулке. Катаев, расставшись с Анной, тоже переехал, но поселился отдельно — некоторое время снимал жилье в разных местах и вскоре на авторские за пьесы приобрел двухкомнатную квартиру на улице Горького.

«Молодой богатый холостяк, — пишет об отце Павел Катаев, — любил принимать у себя гостей, в чем ему помогала домашняя работница, простая и обстоятельная женщина из ближайшего Подмосковья. Как правило, закуски приносились из ресторана “Метрополь” и напитками заведовал приглашаемый из этого же ресторана пожилой опытный официант. Домашняя работница и приглашенный официант пребывали в состоянии постоянного конфликта по поводу тонкостей приготовления блюд, сервировки стола и так далее и тому подобное».

Милая и трогательная история от Павла: однажды Валентин Петрович решил обойтись без водки и ограничиться белым сухим с приятелями-актерами Художественного театра.

После спектакля явились гости, стол был полон еды, а коробки с напитками стояли в прихожей. Домработница поставила первые бутылки водки.

— А где же вино? — вскричал хозяин.

— Так вот же оно — белое, — растерялась домработница.

Что ж, стали пить водочку.

«Для народа есть два вида вина, — говорил Валентин Петрович. — Белое — это водка, а красное — все остальное».

1 декабря 1934 года выстрелом в затылок был убит первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Сергей Киров. Вслед за этим развернулись репрессии против «врагов советской власти». 6 декабря в Москве прошли похороны, урну с прахом поместили в Кремлевской стене. В тот день катаевский повар задержался по дороге из «Метрополя» из-за столпотворения и недоуменно сказал хозяину: «Какого-то Кирова убили».

Так Катаев рассказал сыну, однако в «Красной нови» писал о себе как о свидетеле тех похорон: «Я видел Сталина, идущего за телом Кирова. Это невозможно забыть. В пальто солдатского сукна он грузно ступал по матерчатым цветам и еловым веткам, падавшим в снег с красного гроба, поставленного на низкий лафет. Его лицо, темное от горя, мужественно отражало бесприютную синеву декабрьского утра».

В «Алмазном венце» он уточнял, что попал в похоронную процессию «по воле случая» — толпа валила по Мясницкой (тогда Первомайской, затем Кирова), перевозя на пушечном лафете гроб с Ленинградского вокзала.

Эту случайность и отчужденность уловил Фадеев, который в письме Ермилову делился: «Чем-то неприятен контраст между колоссальной силой события (убийство Кирова!), мощной фигурой Сталина, шагающего за гробом, и незначительностью и какой-то “литературностью” воспоминаний автора, их мелочностью».

Летом 1935 года в шумной компании на даче Горького Катаев познакомился с Роменом Ролланом. Французский писатель запомнился ему «похожим на худощавого, старого швейцарского пастора, в круглом, туго накрахмаленном воротничке».

«ВОТ ВЫСТАВЛЮ СЧЕТ ЗА ОБЕДЫ, БЫСТРЕНЬКО НАПИШЕШЬ РОМАН!»

В 1934 году Катаев вытянул в Москву вдову Анатолия Фиолетова, одесситку Зинаиду Шишову.

Напрасно в 1918-м создатель «Бронзового гонга» поэт Леонид Ласк дерзил «зеленоламповцам»: «Нежную Зинаиду Шишову, которой Вал. Катаев обязался доставить бессмертие… я берусь прославить гораздо скорее…»

А все же Катаев и прославил, и, главное, вытащил из нужды по-прежнему нежную подругу юности. Ее муж Аким Брухнов, красный кавалерист, соратник Котовского, комиссар-бессребреник, уехал на уральские стройки, а «Зика» с сыном остались в Одессе.

Лучше всего о том времени рассказывала она сама в «Автобиографии»: «В 1934 г. я умирала от белокровия… Катаеву написали об этом в Москву. Мы не виделись много лет, но в молодости товарищи находили у меня кое-какие способности. Катаев выслал мне деньги на поездку в Москву. Я оставила сына у родственников и поехала. После очень трудной и горькой жизни я впервые попала в человеческие условия. Катаев устроил меня в санаторий, на несколько месяцев снял для меня комнату. От белокровия моего не осталось и следа. Даже беспокойство о сыне не мешало мне быть счастливой».

А дальше началось принуждение к литературе.

Катаев потребовал от Зинаиды (как когда-то от брата), чтобы она начала писать. Тем более готовился альманах памяти Багрицкого, который был другом Шишовой и их соратником по «Зеленой лампе». (Кстати, в том сборнике поучаствовал и одесский спаситель Катаева Яков Вельский.) Шишова отнекивалась, уверенная, что ничего написать не сможет — уже 15 лет не пробовала.

«— Каждая “дамочка” имеет право писать воспоминания. Это необязательно должно быть высоким произведением искусства, — убеждал меня Катаев. Я робко протестовала. В глубине души я была убеждена, что опозорюсь…»

Оставалось попрекнуть гостью из Одессы куском хлеба и кровом, как когда-то брата… Проверенный жесткий, наивный и успешный способ принуждения — застыдить: давай слезай с шеи…

«История о том, как Катаев буквально вытолкнул меня в литературу, заслуживает того, чтобы об этом рассказать подробно: