Катаев. Погоня за вечной весной

Но однажды в редакции «Одесских новостей» журналист Герцо-Виноградский, писавший фельетоны под псевдонимом Лоэнгрин, посоветовал показать стихи Александру Федорову, после чего мальчик сообразил, что это отец его товарища Витьки, хваставшего, что «батька писатель». Это тот самый Витька из «Весеннего звона», на которого «наюдил» рассказчик («— А кто твой папа? — Писатель»). Именно этот Витька потом чудом избежит расстрела в ЧК и станет героем повести «Уже написан Вертер». По другой версии, с Федоровым Валю познакомил собственный отец, знавший писателя и у него бывавший.

Так или иначе, Катаев посещал Федорова, благоговейно выслушивая советы и стихи.

Александр Митрофанович Федоров — художник, прозаик, поэт, драматург, любимый ученик Майкова, к тому времени автор многотомного собрания сочинений, теперь забытый, но для Вали — важный человек на жизненном пути, первый настоящий писатель. Автор нашумевшего романа «Камни», где еще в 1910 году предсказывались революция, гибель царской семьи (семья помещика Лигина) и крах всей прежней России.

Владелец роскошной дачи в Люстдорфе, он привечал именитых гостей и закатывал литературные обеды (один такой пир с золотистыми пирожками изображен Катаевым в рассказе 1917 года «Воскресенье»). Его книги издавались в Петербурге и Москве, там же шли пьесы, он переписывался с Чеховым, ухаживал за молодой Ахматовой, ему посвятил стихотворение Брюсов.

Федоров ошеломил Валю стихами Бунина…

В «Грасском дневнике» любовница Бунина Галина Кузнецова приводила его слова: «Да, помню, как он первый раз пришел. Вошел ко мне на балкон, представился: “Я — Валя Катаев. Пишу. Вы мне очень нравитесь, подражаю вам”. И так это смело, с почтительностью, но на границе дерзости. Ну, тетрадка, конечно».

Бунин не отверг. Тетрадка заинтересовала…

Листая стихи юноши, учитель даже переделал одно из них, высокопарное:

А в кувшине осенние цветы,
Их спас поэт от раннего ненастья,
И вот они — остатки красоты —
Живут в мечтах утраченного счастья.

Он перечеркнул строфу карандашом и набросал на полях другое четверостишие со скупыми деталями:

А на столе осенние цветы.
Их спас поэт в саду от ранней смерти.
Этюдники. Помятые холсты.
И чья-то шляпа на мольберте.

«И до сих пор меня мучают эти помятые холсты, — усмехался Катаев в 1960-е, — показывающие, что даже у самых лучших поэтов иногда попадаются проходные эпитеты». После этой встречи он следовал полученным советам («Бежит собака, пишите о собаке») — старался описать все вокруг, во всем, самом будничном находя поэзию, и всюду горделиво показывал тетрадку с бунинской правкой.

У Федорова, где Бунин царил над кружком «реалистического толка», Валя наблюдал шутливые состязания по меткости художественных образов («что на что похоже»). Но одновременно почитывал столь отвратительные Бунину футуристические сборники («Пощечина общественному вкусу», «Дохлая луна», «Засахаре кры…», «Садок судей»), с запозданием дошедшие до Одессы. Тем более знакомые молодые поэты начали выпускать свое («Шелковые фонари», «Серебряные трубы», «Авто в облаках»).

Катаев любил Блока, но никак не мог принять модернистскую вычурность и «заумь». «Мои сверстники вообще были страшными снобами. А я любил Никитина, Кольцова, ценил их. У нас дома этих поэтов знали наизусть и цитировали. Среди сверстников-леваков я был, по сути, одинок».

В начале августа 1914 года Катаев обращался в письме с покаянной искренностью, как духовный сын к наставнику:

«Многоуважаемый Иван Алексеевич!

Ввиду того, что на этих днях я выезжаю из Одессы с санитарным поездом на театр военных действий, очень прошу назначить мне обещанный “осенний” день и час, дабы я мог с Вами проститься и узнать Ваше мнение о моих последних 5–6 вещицах, в которых нет ни одного слова лжи. Из рекомендованных Вами книг ни одной не прочел по причине лени. Хотя надеюсь наверстать потерянное после окончания кампании…

Уважающий Вас Валентин Катаев.

Простите за беспокойство!»

Им еще предстояли послевоенные встречи среди другой войны — Гражданской.

Отныне и навек Бунин отпечатался на всей катаевской литературе…

Бунинской эстетикой был проникнут пейзажный цикл, публиковавшийся с марта по август 1915 года в журнале «Весь мир» и «Одесском листке».

А дни текут унылой чередой,
И каждый день вокруг одно и то же:
Баштаны, степь, к полудню — пыль и зной.
Пошли нам дожць, пошли нам тучи, Боже!

Это из стихотворения с подзаголовком «Посвящается Ив. Бунину».

А в «Южной мысли» от 10 апреля 1916-го уже проступила тонкая ирония — имя учителя шло через запятую с нелюбезным ему символистом: