Катаев. Погоня за вечной весной

Играл джаз. Евтушенко танцевал с Женей Катаевой. «Эва, брат, сказал неопознанный, но основательно уже “накирявшийся” сосед, дочка самого босса». Аксенов озирался, не веря, что снова «увидит воочию» легендарного «“главу одесской школы прозы”, основателя нашего — после второй рюмки уже с вдохновенной нагловатостью — нашего, нашего — журнала». Наконец он все-таки обнаружил босса, сидевшего за столом «в великолепном темно-синем костюме». В зал внесли стопки свежей, только из типографии «Юности» с «Коллегами». Следом внесли стопки «Литературной газеты» со статьей 25-летнего Станислава Рассадина «Шестидесятники», львиная доля которой посвящалась «Коллегам».

«Внимание, внимание, сказал кто-то еще, к вам направляется сам Старик Собакин… Держа в руке бокал темнокрасного вина, Катаев медленно шел прямо ко мне. Я пью за ваш роман, старик, сказал он. Грянули невидимые хоры, протрубили незримые фанфары. Я — приобщен…»

Катаев продержался на посту главного пять лет.

В редакции бывал почти ежедневно. Нередко приезжал раньше всех сотрудников и, проходя мимо миловидной секретарши, спрашивал:

— Ну что, Диночка, в лавочке-то нашей еще никого нет?.. Их нет, а журнальчик-то все равно выходит!..

«КОТОРОГО ЧИТАЮТ И ВЗРОСЛЫЕ…»

В 1956 году в журнале Катаев опубликовал продолжение «Паруса».

«Отдавая для публикации в “Юности” свой новый роман “Хуторок в степи”, — вспоминал Леопольд Железное, — он поручил отделу прозы обязательно ознакомить с романом всех членов редколлегии, собрать их отзывы и замечания и только после этого готовить роман к сдаче в набор».

Время действия — 1910–1915 годы. Подростки Петя и Гаврик, чья дружба только крепнет. Бачей-отец сначала разжалован из учителей мужской гимназии за доклад памяти Толстого, затем его берет к себе в коммерческое училище либерал, «выкрест и пошляк», господин Файг, но тоже увольняет за неготовность прогнуться перед невежественным сыном богача. Так Василий Петрович постепенно сближается с большевиками во главе с братом Гаврика вернувшимся из ссылки Терентием, которые защищают от разора мадам Стороженко последнее прибежище Бачеев — степной хуторок (между прочим, как я уже упоминал, обедневшие Катаевы действительно осели на пригородном хуторе).

Но лучшее связано не с «политикой», а с живой жизнью, особенно выразительна обособленная, как стихотворение в прозе, новелла: юные друзья жадно поедают запретное клубничное варенье, присланное «бабушкой из Екатеринослава к рождеству»: «О варенье уже не хотелось думать, но, как это ни странно, о нем невозможно было не думать. Оно как бы мстило за себя, вызывая вместе с легкой тошнотой безумное, противоестественное желание снова положить его в рот по полной ложке». Отдельно — вставная, подробная и пестрая, повесть о путешествии с отцом и братом (Турция, Греция, Италия, Швейцария), которую не испортил даже подвернувшийся мальчику в Неаполе Горький («усы раздувались») в компании «матроса Жукова» и сына Макса «с капельками пота на утином носу».

Петя ощущает, что он уже «не маленький», и его заострившийся интерес показан психологически точно: заигрывания с миловидной Мотей, влюбленность в темно-каштановую Марину с черным бантом в косе — эта роковая девочка прилипла к сердцу, как уголек к глазу.

Но главная влюбленность в романе — страна детства, поэтому, несмотря на все, говоря по совести, сухо-безжизненные «революционные» вкрапления и их чрезмерность, «Хуторок в степи» читается как очередная тоскливо-сладостная ода потерянной России и тому городу, который подрос вместе с героем «Паруса» и где теперь «царил дух европейского капитализма». Как и в прежних произведениях — люди, приметы и предметы не выдуманы, а выстраданы — от «серебряного значка “Союза Михаила Архангела” с трехцветной ленточкой» до «любимца публики» куплетиста Зингерталя, «высокого тощего еврея в траурном цилиндре, надвинутом на большие уши». Катаев даже не стал выдумывать фамилию персонажа. Более того, аж в 1962 году он (вместе с Леонидом Утесовым и Клавдией Шульженко) написал письмо Брежневу, хлопоча о повышении пенсии одесситу, «одному из основателей сатирико-юмористического жанра дореволюционной эстрады», вынужденному в свои 83 года работать билетером в театре на Дерибасовской. По распоряжению Леонида Ильича пенсию Льву Марковичу повысили в несколько раз.