Катакомбы

Он уже несколько раз совершал такие внезапные выходы. Обычно он вдруг входил в хату — разумеется, предварительно хорошо разведав обстановку, останавливался возле двери и говорил весело, громко:

— Здравствуйте, люди добрые! Давно мы с вами не виделись. Добрый вечер! А я шел мимо вашей хаты, вспомнил, что здесь живут хорошие советские граждане, мои избиратели, и думаю: дай зайду.

Хозяева усаживали его к столу, а сами торопились заложить чем-нибудь окошко и выслать кого-нибудь из хлопчиков на улицу покараулить. Серафим Туляков снимал шапку, расстегивал свою пеструю телячью куртку, доставал гребешок и неторопливо поправлял прическу.

— Вы их не бойтесь, — говорил он, кивая на окно. — Пускай лучше они вас боятся! Недолго им еще здесь хозяйничать.

И он начинал спокойную, обстоятельную беседу, касаясь всех вопросов, которые волновали крестьянство. Он делал короткий обзор военных действий, объяснял международное положение, подвергал убийственной критике все мероприятия оккупационных властей, высмеивал фашистское хозяйство и фашистскую пропаганду, попутно делал указания, как надо поступать в таком-то и в таком-то случае. И все это с такой непринужденной, ленивой простотой, как будто дело происходило вовсе не в деревне, захваченной врагами, где каждый миг его могли схватить, опознать и убить на месте, а в глубоко мирной обстановке, на длинных зимних посиделках. Он умел не только хорошо говорить — он умел также и слушать. Он исподволь узнавал много очень важного для дальнейшей работы райкома.

Бывало так, что вдруг посреди беседы раздавался тревожный стук в окошко — предупреждение об опасности. Но и тогда Серафим Туляков не проявлял никакой торопливости. Он медленно вставал, медленно застегивался, надевал шапку и говорил со вздохом:

— Что-то я у вас, люди добрые, засиделся! Небось дома жинка скучает. Пойду до дому. Бывайте здоровы, не забывайте Советской власти. До скорого свидания.

Он выходил из хаты и вдруг исчезал, как призрак, за углом какой-нибудь плетенной из лозняка клуни, или за погребом, или за плетнем с надетыми на палки глечиками.

Иногда он отводил в сторонку старика хозяина и просил позычить немного муки, крупы или сала.

— Сколько вам будет не жалко, — говорил он, усмехаясь. — А то у меня дома голодные детки плачут.

Старик понимающе кивал головой. И, получив небольшой мешок, Туляков тут же непременно присаживался к столу и писал хозяину по всей форме расписку о получении взаймы продуктов от имени исполкома трудящихся Пригородного района.

А бывало и так, что его таинственно вызывали во двор, где его уже в темноте дожидались несколько хлопцев с поднятыми воротниками полушубков и шапками, надвинутыми на глаза. Он некоторое время беседовал с ними вполголоса, давал инструкции и, прощаясь, говорил под конец:

— Орудуйте, хлопцы! А я пошел.

Как видно, у него уже было всюду много таких «знакомых» хлопцев. Разумеется, его никто не спрашивал, откуда он появляется и куда потом исчезает. Об этом можно было только догадываться. Было ясно одно: что он всегда находился где-то поблизости, а значит, всегда где-то поблизости находилась и сама Советская власть и что именно эта власть, а не какая-нибудь другая и оставалась единственной, настоящей, законной властью.

Туляков давно уже не «показывался людям».

Теперь же он должен был выйти наверх и рассказать им о победе Красной Армии под Москвой. Он уже занес ногу на первую ракушечную ступеньку.

— Товарищ Туляков, стойте! — крикнул Петя, задыхаясь.

Туляков остановился с поднятой ногой. Он удивленно посмотрел на Петю и Валентину. Красные, потные, тяжело дыша, с ног до головы покрытые пылью, с фонарем «летучая мышь», который дрожал в руке у Валентины, они стояли, прислонившись к каменной стене туннеля, и не могли говорить от непонятного возбуждения.

Им было строжайше запрещено появляться даже близко у входа. Они это прекрасно знали. Это был личный приказ Черноиваненко. И все-таки они нарушили его! Это показалось так невероятно, что в первую минуту Черноиваненко даже как будто растерялся. Но вслед за тем густая краска гнева покрыла его лицо. Черноиваненко был вспыльчив, хотя и умел сдерживаться.

— Ты что? — сказал он, подходя к Валентине, и взял ее за плечи. — Вы что?.. Смеетесь над моими приказами?

— Дядя Гаврик… — пробормотал Петя, съежившись под его взглядом.

— Помолчи! — И Черноиваненко повторил раздельно, сквозь зубы: — Вы что, смеетесь над моими приказами, да?

Продолжая смотреть на Петю в упор суженными глазами, он еще крепче стиснул руками плечи Валентины.

— Смеетесь над моими приказами? Смеетесь над моими приказами, да?

— Мы не смеемся! — пискнула Валентина, в один миг превращаясь из довольно взрослой девицы в маленькую перепуганную девчушку.

— Вы сначала выслушайте! — сказал Петя. — Люди вам говорят, а вы не слушаете… Понимаете, что они заминировали «ежики»!

— Кто заминировал «ежики»? — спросил Черноиваненко. — Что ты там бормочешь?

— Немцы сегодня заминировали «ежики» — вам это, наконец, понятно? произнес Петя, наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова на Черноиваненко.

— Постой, постой…