Катакомбы

Петя нес фонарь, а Валентина — оба пустых ведра в одной руке. Они опирались на костылики, которые держали в свободной руке. Эти коротенькие костылики были специальным, очень полезным изобретением. Кто их изобрел, неизвестно. Они появились как-то сразу, сами собой. Без них передвигаться по катакомбам было бы очень трудно, почти невозможно. В низких подземных ходах приходилось сгибаться, очень часто даже под прямым углом. А идти в согнутом положении, на согнутых ногах — вещь мучительная. И потому в катакомбах все ходили, опираясь на коротенькие костылики, которые делали из старых ружейных шомполов. Они были так же необходимы для подземной жизни, как свет.

Петя и Валентина шли подземным ходом, как старички, опираясь на свои костылики.

Время от времени они останавливались, и при слабом свете фонаря Валентина выцарапывала на стене гвоздем, специально взятым для этой цели, Петину букву — «П» и свою букву — «В», для экономии соединяемые в виде вензеля: большое печатное «П», ко второй палочке которого приписывалось большое печатное «З», так что получалась одна странная буква: «ПВ».

На всем пути стены были испещрены различными буквами и значками, выцарапанными на камне, нарисованными углем, кирпичом или просто начерченными пальцем на толстом слое пыли. Это были знаки подземной навигации, указатели подземного фарватера. Иначе как можно было бы двигаться по катакомбам и не заблудиться среди запутанного лабиринта ходов, поворотов и разветвлений? Разумеется, никакой более или менее точной карты катакомб не существовало. Стоило бы колоссальных трудов составить хотя бы простую, грубую схему этого невероятного лабиринта, имеющего к тому же несколько горизонтов залегания. Компас здесь был бы бесполезен. Во-первых — на глубине, под землей, он показывает неточно, а во-вторых — без карты он все равно ни к чему. Звук голоса почти не распространяется. Оставалась лишь сигнализация значками — этими иероглифами, таинственными и непонятными для человека, случайно попавшего в катакомбы.

Один был похож на топографическую стрелку, но только с двумя вертикальными черточками поперек хвоста. Другой состоял из одной лишь буквы «ять» — забавная фантазия Лени Цимбала, выбравшего своим знаком эту старорежимную букву. Третий представлял крестик со стрелкой — позывные Святослава. Был кружок с крестиком наверху — старинный мистический знак Земли, выбранный для себя Черноиваненко из старого календаря, и пятиконечная звезда, принадлежащая Серафиму Тулякову. Были овалы, стрелки, направленные в разные стороны. Были цифры. Почему-то цифра «5» была Матрены Терентьевны, а цифра «2» — Раисы Львовны. Стрельбицкому принадлежал ромб, Лидии Ивановне сердце, Свиридову — якорь. Сердце и якорь стояли почти рядом — так же близко, как «П» и «В» Пети и Валентины.

С непонятной для себя радостью и тайным волнением видел Петя, как среди этих знаков, точно среди знакомых живых людей, появляется на мерцающей стене их вензель — его и Валентины, в котором их буквы были так тесно сближены, что даже одна палочка оказалась общей.

Недалеко от колодца они потушили огонь. Впереди брезжил дневной свет. Сам по себе он был очень слаб и бесцветен, но в сравнении с вечной подземной тьмой, озаренной желтыми светильниками, он казался до странности ярким, режущим глаза. Они некоторое время с удовольствием привыкали к этому белому ровному дневному свету, который так прочно, так неподвижно лежал на неровностях стен, на пыльном полу и тянулся спокойными полосами из-за поворотов подземного хода. Подземный ход упирался в колодец. Дневной свет проникал сверху. Это был деревенский колодец. Его очень глубокий ствол пересекался с одним из ходов катакомб на глубине, по крайней мере, десяти метров, а до воды оставалось еще столько же.

Петя и Валентина осторожно подходили к стволу колодца и садились на краю круглого хода, наслаждаясь дневным светом, рассеянно падавшим сверху. Их глаза, измученные вечной тьмой и мерцанием светильников, отдыхали. Изредка они бросали вниз камешек, и проходило некоторое время, прежде чем до них долетал всплеск воды. Крепко держась за руки, чтобы не упасть, они высовывали голову в ствол колодца и, лежа на животе, смотрели вниз, а потом старались посмотреть вверх.