Катакомбы

Он поднял руки вверх и прислонился спиной к сырой земляной стене, зажав портфель между колен. Его лицо осветил электрический фонарик, и Черноиваненко узнал Колесничука. От неожиданности он чуть не уронил винтовку. Он готов был увидеть кого угодно, но только не Колесничука.

– Ты что тут делаешь? – почти с ужасом крикнул он. – А магазин?

– Пошел он к чертовой матери! – с одышкой сказал Колесничук и злобно раздул ноздри. – Можешь торговать сам, а я тебе больше не братья Пташниковы!

– Ты что?.. Ты что?.. – Черноиваненко так растерялся, что не находил слов. – Ты что?.. Как ты сюда попал?..

– Так и попал! – продолжая раздувать ноздри, сказал Колесничук. – Всю ночь бегал по степу вокруг Усатовых хуторов и шукал ваши чертовы катакомбы, нехай они сгорят!

Как и всегда в минуты возбуждения, Колесничук заговорил на том смешанном русско-украинском, черноморском языке, который довольно метко называется "суржик", то есть смесь жита и пшеницы.

– Ще добре, что меня теи чертовы кобеляки не порвали и румыны не застрелили!

– Постой… – наконец сказал Черноиваненко, постепенно приходя в себя от изумления. – Постой, Жора!

Он наморщил лоб, и его глаза сузились.

– Какое же ты имел право, – процедил Черноиваненко сквозь зубы, – какое же ты имел право уйти со своего боевого поста? Ты знаешь, как это называется?.. Ты дезертир! Понятно тебе это?.. Чего ж ты молчишь?

– Я вылетел в трубу, – мрачно ответил Колесничук. – Вас это устраивает? И можете меня судить, хоть расстрелять… Нет, на самом деле, товарищи, вдруг жалобным голосом не сказал, а как-то пропел Колесничук, – какое вы мне дали задание? Это же не работа, а чистая каторга! Одни жулики! Разве советский человек это может выдержать? Посудите сами, товарищи!..

Колесничук, уставший стоять, сел на корточки, прислонился к стене и пригорюнился. Вдруг он вспомнил все, что с ним произошло, как его унизили, как его обдурили, и даже завыл от ярости. Он снова вскочил на ноги и ударил каблуками в землю.

– Ну гады! Ну злыдни паршивые! Экскроки! Паразиты! Шмекеры! – кричал он, чуть не плача от старой обиды. – Ну, попадись он мне когда-нибудь в руки, этот Моченых! У-у, что я с ним сделаю! Такой мерзавец! Прямо-таки исключительная падаль!.. А этот шмекер, этот экскрок Ионел Миря… Ну ладно, он от меня уже добре получил, я ему подходящие дыни выдал! – вдруг как-то успокоившись и зловеще топорща усы, с недоброй улыбкой прибавил Колесничук. – Он меня на всю жизнь запомнит, если не подох в чулане. На, держи! – С этими словами Колесничук протянул Черноиваненко желтый портфель.

– Что это такое? – с недоумением сказал Черноиваненко, беря в руки портфель.

– Портфель этого гада Ионела Мири, – снова раздувая ноздри, прохрипел Колесничук. – Можешь получить. Тут весь остаток моей кассы – наличность и ценности – и эти самые знаменитые бронзовые векселя Мефодия Мунтяну и его сукиных сыновей – Берлин, Вена, Бухарест, Анкара, Копенгаген, Монтевидео…

Он снова впал в ярость, но быстро пришел в себя, присмирел и с горестно-застенчивой улыбкой промолвил:

– Так сказать, все, что осталось от комиссионного магазина "Жоржъ".

Выяснилось, что последние минуты комиссионного магазина "Жоржъ" протекали весьма бурно. Когда в магазин пришел Ионел Миря получать по векселям, Колесничук неожиданно для себя самого грубо втащил его в чулан, вырвал из рук тяжелый портфель с образцами каких-то керамических товаров и несколько раз изо всех сил ударил растерявшегося Ионела Мирю этим портфелем по затылку. Ионел Миря потерял сознание и, как мешок, свалился на кучу тряпья. Не владея собой, Колесничук сорвал с Ионела Мири оба брильянтовых кольца, затем высыпал в его портфель все небогатое содержимое своей кассы, запер магазин на замок и как был, без шляпы, в развевающемся чесучовом пиджаке, ринулся прямым ходом в село Усатово, вокруг которого и проблуждал почти целые сутки, разыскивая вход в катакомбы.

И на комиссионном магазине "Жоржъ" поставили крест…

…Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, блестящими от слез, и не могли наглядеться. Они гладили друг другу руки и волосы. Он клал голову на ее плечо и жмурился от счастья.

– Ну до чего же я рад тебя видеть, Раечка, ты не можешь себе представить! – беспрестанно повторял он. – До чего же я по тебе скучал, моя ясочка, голубка моя сизая!

– А я не скучала? – нежно говорила Раиса Львовна. – Все время места себе не находила!

– Ты себе не можешь представить, Раечка, что это за кошмар – частная торговля! Жуткое дело! Лучше повеситься.

– Да, но ты провалил явку, – строго сказала Раиса Львовна.

– Раечка! – жалобно ответил Колесничук. – Если бы ты только знала… Если бы ты видела… Это не жизнь. Это джунгли!

Он чувствовал себя таким несчастным. Он считал себя преступником.

Они – Раиса Львовна и Колесничук – долго молча рассматривали друг друга и ласково покачивали головами, как бы не веря своему счастью.

– Нет, Раечка, увы, я не рожден для капитализма! – сокрушенно повторял он.

Странный, почти фантастический подземный мир окружал Колесничука.