Катакомбы Военного спуска

Сосновский моментально заметил гравировку и нахмурился. Петренко с удовольствием отметил, что, похоже, мысли друга текут в том же направлении, что и у него самого.

– Что думаешь? – повторил следователь. – Вот так, с ходу… Что можешь сказать?

– Честно? Похоже на бандитский склад! – прямо ответил Володя. – Если б ничего не знал про старушку, сказал бы, что ты накрыл банду. Награбили, сволочи, а ты разрыл их бандитский схрон.

– Вот! И я о том же… – тяжело вздохнул Петренко.

– А откуда оно у нее? – спросил Сосновский.

– Здрасьте! Наше вам с кисточкой! А я знаю? – развел руками следователь.

– Плохо пахнет однако, – произнес задумчиво Володя, и его тезка вновь поразился, как они одинаково думают. Эти слова лучше всех остальных выражали его собственные мысли.

До редакции Сосновский добрался только под вечер. Он и сам не понимал, что за сила гонит его туда. Конечно, он мог плюнуть на все и отправиться домой, но вместо этого сел на трамвай и поехал на работу.

Где-то на полпути в голове у него мелькнула мысль заскочить к Тане, но Володя быстро отбросил ее прочь – успеет и завтра. После той ночной ссоры на рождественский сочельник они встречались дважды – сухо, спокойно, как будто ничего не произошло. Никто из них не хотел затрагивать неприятную тему, и говорили они тихо, как говорят у постели тяжелобольного – какими-то тусклыми, приглушенными голосами, явно боясь произнести лишнее.

Трясясь в почти пустом трамвае, Сосновский вдруг поймал себя на мысли, что этим тяжелобольным были их отношения. Ночная ссора словно разрушила их, сломала какой-то важный стержень, и Володя уже не мог смотреть на Таню так же, как смотрел раньше. Из его глаз ушла теплота. И когда он остро понял это – в пустом рассветном трамвае, – то содрогнулся. Ему стало страшно. Но истинную, глубинную причину он боялся себе объяснить, предпочитая ее прятать, словно страус голову в песок.

А причина заключалась в том, что он не мог простить Тане возвращения к тому, что сломало их жизнь. Прошлое ее было той самой кровоточащей раной, на которую больно смотреть и о существовании которой невозможно забыть.

Сосновскому было страшно. По ночам, когда он оставался один, к нему приходили пугающие его призраки, выплывали из темноты, леденя кровь пустым взглядом. Может быть, именно поэтому Володя так стремился убежать к Тане от этого ужаса, как можно больше времени проводить с ней.

Но все вдруг изменилось, развернулось в совершенно другую сторону, и этим страшным призраком стала сама Таня. В ее глазах была пустота, а от взгляда леденела кровь. Единственным способом избавиться от этой калечащей боли было Таню избегать. И две последние встречи – сухие, холодные, словно с чужим человеком, показали, что Володя к этому готов. Но ему было страшно. Словно в глубине души лопнула какая-то натянутая струна, и без нее уже ничего не могло срастись. С этими мыслями он и ехал в редакцию, наблюдая в окна трамвая, как город, спрятанный, плотно укутанный темнотой, зажигает ночные огни.

В редакции было полно народу. Ярко горел свет, громко стучали печатные машинки. Несколько репортеров пили чай и громко болтали ни о чем.

Когда Сосновский подошел к своему столу, то сразу понял причину чувства, которое гнало его именно в это место. На столе лежала его статья, рассчитанная на целую газетную полосу, которую он только вчера отдал Ларисе и очень надеялся на появление в субботнем выпуске. Сосновский не сомневался, что статья произведет фурор.

И вот теперь эта гордость лежала на рабочем столе, крест-накрест перечеркнутая красным карандашом. А на самом верху рукописи ярко-красными чернилами алели самые страшные для любого пишущего человека слова: «К ВОЗВРАТУ».

Володя застыл. Ничего не понимая, взял в руки исчерканный текст. Правки были обычными, выглядели так, словно статью готовили к печати. Но вдруг что-то произошло, и статью вернули, так и не поправив до конца.

Возле стола выросла Лариса, которая бесшумно появилась в общей комнате редакции.

– Это что?! – взглянув на нее, Сосновский злобно поджал губы. Из памяти предательски выплыли его скандалы с Хейфецем в самом начале репортерской карьеры. Ну, сейчас он ей устроит полет! Но Лариса выглядела спокойной и как будто печальной.

– Зайди ко мне в кабинет. Не здесь.

Было в ее тоне что-то такое, что заставило Володю моментально сорваться следом за ней. Вскоре они уже стояли в небольшом кабинете главного редактора. Лариса тщательно заперла двери на замок.

– Статью вернула не я, – голос ее был спокоен, – мне она очень понравилась, и я планировала поставить ее в субботний номер, как мы с тобой и говорили. Но сегодня утром ее не пропустила цензура. Мне вернули из партийного кабинета.

Сосновский обмер. Все статьи проходили проверку в отделе по печати компартии большевиков. У него было какое-то пышное, длинное название, которое Володя все никак не мог запомнить. Прежде чем уйти в набор, все статьи проверялись, и возврат статьи был делом плохим, очень серьезным, настоящим редакционным ЧП.