Катали мы ваше солнце

– Ну а дальше-то что?.. – жалобно вскрикивал сотник Нажир Бранятич, то и дело подаваясь вперед и хватая себя обеими руками за ребра, будто проверял, целы ли. – Не ведаете? А я вам скажу, что дальше!.. Перво-наперво Родислав Бутыч даст знать батюшке-царю, что участок наш возмутился против законной власти…

– Это кто нам батюшка?.. – взвыл из толпы десятник Мураш. – Ты кого это нам, морда твоя варяжская, в батюшки прочишь? Один у нас батюшка у навьих – Завид Хотеныч!..

– Да ты к слову-то не цепляйся!.. – крикнул ему с пристани Нажир. – Батюшка – не батюшка, а вот прикажет Столпосвяту снять наш участок с кормления – что тогда делать будешь?.. Чурки глодать?..

За махиною перечапа виднелись в розово-млечном мареве темные плоты, влекомые тягою лошадиной вдоль лукоморья. Хитрый все-таки народ эти греки – нарочно для такой оказии дорогу по берегу протеребили: от Истервы и до самой аж до Еллады…

– Да еще и войско нашлет чего доброго!.. – не унимался Нажир.

– Осунется! – звонко полетело в ответ. – Чурыня вон с участка Люта Незнамыча две рати одной кочергой разогнал!..

Сотник вновь подался вперед, истово подхватил себя под ребра, желая, видно, возразить, но тут его как бы смыло с причала, а на месте его возник ощеренный Ухмыл.

– Где ты был, Родислав Бутыч, когда солнышку полный откат вышел?.. – выпятив кадык, рыдающе крикнул он, будто и впрямь надеялся, что крик его долетит до речки Сволочи и достигнет ушей главного розмысла преисподней.

Толпа взревела и жаждуще подхлынула к камням пристани.

– Где ты был, когда мы ему окорот давали и попятно на лунку вскатывали?.. – выждав, когда народный вопль спадет, снова возрыдал Ухмыл. – Ты о чем тогда мыслил, хрыч взлизанный?.. О том, как горю пособить? Или о том, как бы Завиду Хотенычу яму вырыть?.. Думаешь на самого лопаты не выросло?..

Долго, долго не слышно было после этих слов плеска Теплынь-озера. Рев стоял такой, что мнилось, будто и не толпа воет, а солнышко раньше времени падает…

– И вот что я вам, братие, скажу!.. – осипнув, надрывался Ухмыл. – Надо участок Люта Незнамыча подымать!.. Ежели два участка всколыхнутся – это, считай, половина преисподней!.. Ничего они тогда с нами не сделают!..

Захрипел, махнул рукой и спрыгнул в толпу, а на причал уже выбрался верткий чернявый грек – тот самый, что сидел тогда в клети по левую руку от розмысла.

– Ми, греки – цестны целовеки!.. – начал он. – Мине Лют Незнамиц сто тетрадрахм [91] долзен… И сотник его Цуриня тозе долзен… Вот они где у меня все – в зепи!..

Стоявшие поближе злорадно взгоготнули, но вскоре уразумели, что грек имел в виду как раз зепь, то бишь привесной карман, причем произнес это словцо на диво правильно. Околотился, видать, в людях-то…

Заслышав смех, чернявый обиделся, взмахнул руками, и стал запальчиво доказывать, что в зепи у него не только розмысл с сотником, но и весь участок Люта Незнамыча…

Распалившись, он уже принялся потрясать бирками, на которых у него были зарублены все должники, однако стоявший дотоле неподвижно Завид Хотеныч внезапно вскинул голову, и по толпе прошла рябь – все тревожно повернулись к розмыслу. Грек растерянно умолк, закрутил башкой.

– Да что они там, пьяные все, что ли? – гаркнул Завид Хотеныч, уставив обезумевшие темные глаза поверх толпы.

Наконец смекнули оглянуться – и обмерли. Над черно-сизо-розовыми хребтами золы сиял краешек возносящегося в небо нечетного солнышка берендеев. В то время как четное еще только клонилось к закату…

* * *

А вот такой оплошности и впрямь никогда не приключалось. Ну, бывало, что протянем с ночью, изредка стрясется и так, что погаснет добросиянное в полете, и волхвы долго потом толкуют доверчивым селянам о каком-то там солнечном затмении… Но чтобы выгнать в небушко оба изделия разом? В один и тот же день?..

Однако Завид Хотеныч ошибся, гаркнув насчет пьяных. Отнюдь не с похмелья метнули до срока из-за Кудыкиных гор светлое и тресветлое наше солнышко. Да и Родислав Бутыч погорячился, объявив на следующее утро, что виной всему – теплынские засланцы-лазутчики. Просто известная сплетница да повирушка Плюгава с участка загрузки шепнула жене сотника, что муженек ее… А впрочем пес ее знает, что она там шепнула!.. Может, и не шептала ничего… Ведомо только, что ревнивая сотница налетела на своего ладушку и, расчепыжив в пух [92], принялась гонять по всему кидалу, то бишь катапульте, причем с греческой лампой в руках, хотя Уставом Работ строжайше запрещено подходить с огнем к загруженному чурками изделию ближе, чем на девять переплевов. Мало того, метнув лампу в головушку супруга, сотница промахнулась и вмазала скляницей в снаряженное, готовое к запуску солнышко. Лампа лопнула, горящее масло затекло в одно из поддувальных дыхалец, и тресветлое, жутко молвить, занялось, да так споро, что и не подступись…

Тушить его даже и не дерзнули. Раскаленное докрасна ядро продержали на рычаге сколько могли, а потом розмысл Вышата Серославич, видя, что начинает уже рдеть само кидало, приказал пущать…