Каталина

— Но это просто невозможно! Обо мне эта пьеса или не обо мне? Зрители придут, чтобы посмотреть на мою игру. И будут возмущаться, если действие пойдет без меня.

— Но, дитя мое, в такой пьесе я не могу дать волю воображению. Я должен придерживаться фактов.

— С этим я не спорю, но вы же автор! И обязаны найти для меня место. Почему бы мне не появиться во время объяснения Понтия Пилата с женой?

Алонсо начал злиться:

— Но, Лина, ты же любовница Пилата. Как ты можешь находиться в его дворце, да еще в тот момент, когда он говорит с ней без посторонних?

— Ну и что? Сделайте так, чтобы я все рассказала жене Пилата, а уж потом, с моих слов, она будет обвинять его самого.

— Лина, это же чушь. Попытайся ты встретиться с женой Пилата, она бы отправила тебя на конюшню и велела отхлестать плетьми.

— Совсем наоборот. Я упаду на колени и буду умолять простить меня за грешное прошлое. Мои слова тронут ее сердце, и она не найдет в себе сил наказать меня.

— Нет, нет и нет! — вскричал Алонсо.

— А почему я не могу идти в Эммаус вместе с двумя апостолами? Женская интуиция подскажет мне, кто этот незнакомец, а он, поняв, что я узнала его, приложит палец к губам, призывая меня к молчанию.

— Я скажу, почему ты не можешь идти в Эммаус с двумя апостолами, — проревел Алонсо. — Если бы Мария Магдалина шла в Эммаус, об этом говорилось бы в святом писании. И когда мне потребуется твоя помощь в сочинении пьес, я сам обращусь к тебе.

Каталина так расстроилась, что даже хотела отказаться от роли, но, подумав, что Алонсо немедленно отдаст ее Розалии, смирилась, тем более что первые два акта позволяли ей рассчитывать на успех у зрителей.

— Если б он писал для Розалии, — пожаловалась она Диего, — то не решился бы полностью урезать ее роль в третьем акте.

— В этом нет никакого сомнения, — согласился Диего. — Он не ценит тебя.

— Я поняла это, как только он взял в труппу Розалию.

Каталина поделилась своим горем и с Доминго. Тот сочувственно покивал и попросил у нее текст пьесы. Но актерам раздавались лишь их роли, а вся рукопись находилась у Алонсо, из опасения, что кто-нибудь продаст ее другой труппе.

— Алонсо ужасно тщеславен, — добавила Каталина. — Подойди к нему после репетиции и скажи, что ты в восторге от пьесы и хочешь насладиться ею еще раз, прочитав перед сном. Он не сможет отказать и даст тебе рукопись.

Алонсо, польщенный вниманием Доминго, действительно отдал ему рукопись, но попросил вернуть ее через два часа. Прочитав пьесу, Доминго пошел погулять, а придя домой, предложил Каталине свой план действий. Она бросилась ему на шею и расцеловала старика.

— Дядя, ты — гений!

— И, как многие другие, непризнанный, — усмехнулся Доминго. — А теперь слушай, дитя мое. Никому ничего не говори, даже Диего, а на репетициях играй так, как не играла никогда в жизни. Будь мила с Алонсо, и пусть он решит, что ты хочешь забыть о ваших разногласиях. Я хочу, чтобы он остался доволен тобой.

В субботу они собирались репетировать дважды, а последний прогон Алонсо назначил на воскресное утро. Днем они давали спектакль. После первой субботней репетиции, когда актеры отправились на обед, Каталина задержала Алонсо.

— Вы написали чудесную пьесу. С каждым днем меня все больше восхищает ваш талант. Такой пьесой гордился бы и великий Лопе де Вега. Вы — прекрасный поэт.

Алонсо просиял.

— Должен признать, что пьеса действительно неплоха.

— Но, мне кажется, в одном месте ее можно усилить.

Алонсо сразу помрачнел, ибо для любого автора унция критики с лихвой перевешивает фунт похвалы. Но Каталина продолжала, будто не замечая перемены его настроения:

— Я убеждала, что вы допустили ошибку, урезав мою роль в третьем акте. Алонсо раздраженно махнул рукой:

— Мы уже говорили об этом. Сколько можно повторять, что в третьем акте для тебя нет места.

— И вы были правы, тысячу раз правы, но выслушайте меня. Как актриса, я чувствую, что, стоя у могилы воскресшего Иисуса, должна сказать больше, чем несколько отведенных мне слов.

— И о чем же ты собираешься говорить? — насупился Алонсо.

— Я могла бы пересказать историю предательства нашего господина, суда над ним, распятия и смерти. Это выглядело бы очень эффектно. И заняло бы не больше сотни строк.

— Да кто будет слушать эти сто строк в самом конце пьесы?

— Все, если говорить их буду я, — твердо ответила Каталина. — Зрители будут рыдать и бить себя в грудь. Как драматургу, вам же совершенно ясно, что этот монолог произведет сильное впечатление.

— Это невозможно. — упорствовал Алонсо. — Спектакль завтра. Я не успею написать эти строки, а ты — их выучить.

Каталина обворожительно улыбнулась:

— Видите ли, мы с дядей говорили об этом, и он, вдохновленный совершенством вашей пьесы, написал эти строки. Я выучила их наизусть.

— Ты? — негодующе воскликнул Алонсо, взглянув на Доминго.

— Красноречие вашей пьесы потрясло меня, — ответил тот. — Я не находил себе места. Казалось, в меня кто-то вселился, и, сев за стол, я чувствовал, будто вы сами водите моим пером.

Алонсо переводил взгляд с одного на другую, и Каталина, видя, что он колеблется, взяла его за руку.