Катализ. Роман

— Нет. И не будем спрашивать. Пока ты еще человек, мы хотим, чтобы ты уступал нам. Конечно, у тебя всегда есть право все сделать по-своему. Мы не в силах остановить тебя. Поэтому помни — пока ты еще способен помнить, — мы ничего не требуем, не можем требовать. Мы только просим. И сейчас я прошу тебя прекратить сиброконструирование.

Вот такой разговор случился у нас с Угрюмовым. А потом пришла очень важная заявка, связанная с сибросвязью, и мне было позволено поиграть еще разок (напоследок), тем более, что Угрюмый хотел убедиться, прав ли он в своем предположении. Он оказался прав. Регулятор в голове рос, поглощая серое вещество. А после, когда весь мозг превратится в оранжит, что станет поглощать он тогда? Нервы? Кровь? Кости?

— Он поглотит тебя целиком! — кричал Угрюмый. — Ты просто-напросто станешь Апельсином.

— Чушь собачья! — кричал в ответ я. — Ну, вместо мозга — оранжит, — это еще понятно — обыкновенная модернизация. А кости из оранжита, мышцы из оранжита — это зачем?

— Я не знаю, зачем. Быть может, этого никто и никогда не узнает. Но ты вспомни палец Альтера.

Кстати, палец Альтера к этому времени стал совершенно обыкновенным.

— Ну, ладно, — говорил я, — превращаюсь я в Апельсин. Но почему же я не чувствую ничего? Я даже думаю одинаково, что серым веществом, что оранжевым. Почему?

— Когда ты что-нибудь почувствуешь, будет уже поздно. Апельсин врастает в тебя постепенно, а человеком ты перестанешь быть внезапно.

Я не верил, ни на минуту не верил, что когда-нибудь перестану быть человеком, но мне стало страшно. Да, субъективно я ощущал себя таким же, каким был всегда. Но ведь не мог же я не понимать, что как ни посмотри на происшедшее, а в каком-то смысле я уже и причем с самого того Великого дня был нечеловеком. Думаете, легко понимать такое? Понимать такое было страшно.

А еще мне снились кошмары, вызывавшие страх тягучий, липкий, обволакивающий, не дающий возможности проснуться. И я не мог не только объяснить, но даже пересказать кому-нибудь эти сны. Они состояли из одних абстрактных, решительно ни с чем не связанных образов. И напрасно Угрюмый утешал меня, говоря, что нет в этом ничего особенного и называл но-научному психические заболевания, при которых подобные сновидения бывают, — напрасно. Я все равно то и дело начинал думать, что это хозяева Апельсина добрались до моей грешной души своими неземными щупальцами.

И совершенно особый страх представляли для меня мои телепатические способности, моя дистанционная связь с сибрами. Я не понимал, как делаю это, словно кто-то другой отдавал за меня приказы. Вернее даже не кто-то, а что-то, некая идеально послушная, но абсолютно непостижимая машина. Я мог одновременно держать под контролем сколь угодно большое число сибров на неограниченной территории, подобно тому, как человеческий мозг подсознательно контролирует работу всех органов и систем. Причем, я мог одновременно отдавать разным сибрам в разных местах разные приказы. Я ничего не путал и всюду успевал. Я был непогрешим, ка Бог. Но ощущал себя человеком, и страх перед простой человеческой ошибкой терзал неотступно.

Я много стал думать о будущем. Для нас четверых будущее планеты и даже будущее Вселенной перестало быть абстракцией. Теперь это было наше будущее, и мы как никогда остро понимали, что оно не может быть продолжением прошлого, нам предстояло увидеть расцвет и торжество разума во всем его фантастическом размахе, или же — гибель миров, звездные катастрофы, или же, — вероятнее всего, — нечто такое, чему названия в современном мире еще нет. Мы понимали это, и нам было страшно.

Но еще страшнее было думать о смерти. Ведь мы могли и не увидеть будущего, а рядом с такими необозримыми возможностями, какие открылись теперь, страх смерти, страх небытия делался во сто крат сильнее.