Катарина, павлин и иезуит

– Хороши, нечего сказать, – говорил Виндиш, – даже парик не умеют как следует надеть, а поют – будто волки завывают, они и понятия не имеют, что такое соната или менуэт, храбрые – это, конечно, может статься, если их саблей или пулей погонишь в атаку. Вечер за вечером они пели до хрипоты; едва сгущались сумерки, они ложились в своих хлевах, покрывшись овчинами, сразу кто-нибудь начинал мурлыкать песню, и они снова пели о том, что прилетит пуля и попадет в сердце, тяжело ранит, хотя сами никогда еще не слышали свиста пуль и не видели ни одного пруссака, но все равно пели каждый вечер, а за пение солдата не накажешь, хотя и следовало бы, да еще как. Когда Виндиш учился в военной академии в Винер-Нойштадте, он и подумать не мог о том, что будет твориться сейчас, но уже в самом начале пути на поля сражений он понял, что война – это ожидание, преодоление огромных расстояний, вытаскивание пушек из грязи, вонь конского навоза и овчины, прозябание в каком-то альпийском захолустье, слушание тягучих крестьянских песен; если придет приказ о выступлении, это будет настоящей встряской, волнением, чем-то уже похожим на войну. Подобно своим солдатам, он и сам становился похожим на круглобоких косматых лошадей, тянувших пушки, мундир его уже плохо сходился – отрывались пуговицы, а что иное может делать человек в Тамсвеге, кроме как всякий вечер жрать – дичь и свинину, курятину и сало, баранину и вино, тут даже учение по стрельбе проводить невозможно, какой смысл всаживать пули в эти скалы? В Винер-Нойштадте у них был приличный полигон, их воинская часть ездила туда строем, палила из пушек, принимала поздравления, во всем деле была своя воинская логика от начала и до конца, и потом, у них был неплохой оркестр, который громко играл марш, звучали барабаны, литавры, трубы, а не это крестьянское солдатское нытье, как здесь; тут по вечерам солдаты пели до хрипоты, а он днем до хрипоты выкрикивал команды. И не было вокруг ни одной женщины, местные крестьяне своих дочерей и жен от чужих крестьян в солдатских мундирах, а тем более от офицеров, запирали в домах; если какая-нибудь из них выходила, направляясь к воскресной обедне, и кто-то из офицеров с ней заговаривал, сразу же сыпались жалобы. Тамсвег оказался совсем не тем, чего капитан Франц Генрих Виндиш ожидал от этого похода, нигде не было дьявольского Фридриха и его бездарных генералов, не было видно и перепуганных прусских гренадеров, которые побежали бы, как зайцы, от грома их десятифунтовых пушек, как о том пело его окружение, пели его воины:

По полю широкому войско идет,
Ой, войско прусское,
Пушки гремят, и трясется весь свет:
Дружно все сейчас пойдем
На врага проклятого,
А пруссаков разобьем,
Воротимся обратно мы.