Катарина

Все те месяцы в груди таился тяжкий груз — я не могла простить себе, что находилась в Германии и работала в тылу врага. Я работала на Третий рейх и отказаться от той работы означало буквально попрощаться с жизнью. А умирать в двадцать лет было страшно, очень страшно. Тем более, когда у хозяйки имелись близкие связи в лице оберштурмбаннфюрера — офицера полиции Алекса Мюллера, который осуществлял контроль за советскими пленными в рамках Мюнхена. Не без помощи Аси мы узнали, чем же все-таки была обусловлена связь фрау Шульц и Мюллера. За те месяцы она очень сдружилась с Амалией, они нашли много общего, и зачастую благодаря Аське мы и узнавали подробности жизни немецких помещиков и страны в целом. Амалия в более близкой беседе поделилась, что ее старший брат Áльберт Шульц и Алекс Мюллер до войны слыли хорошими друзьями, во многом благодаря тесному общению их семей. Перед тем, как Альберт ушел на фронт, Мюллер пообещал другу, что будет присматривать за фрау Шульц и ее детьми, помогая любым словом и делом, буквально заменив Альберта.

Узнав подробности о грозном офицере Мюллере, девчонки словно стали замечать, что и взгляд-то у него стал мягче, и чувств в его словах стало побольше и вообще… хороший он человек. Но я была непреклонна и не поддавалась под их сладкие речи. Мюллер продолжал быть тем, кто способствовал убийству наших граждан, и это подтверждали его погоны, офицерский чин и тем более злодейские и беспощадные руны на черных петлицах в форме двух угрожающих молний.

Оля была в восторге от подробностей жизни своего возлюбленного, и ее воздыхания по «Сашке» продолжились с новой силой, ведь теперь она могла небезосновательно идеализировать его поступок. Впрочем, после того как Генриетта послала ее работать в поле, жизнь Ольги изменилась, и не совсем в лучшую сторону. На протяжении нескольких недель мы видели Лëльку лишь по вечерам, когда она с трудом поднималась в спальню и без сил падала в кровать, проспавши в одной позе до самого утра. Она настолько уставала в поле, да еще и за остатками скота ухаживала, что ей не хватало сил на привычные ночные разговоры… Даже за столом, в прошлом неугомонной трындычихе, хватало сил обмолвиться лишь парочкой фраз.

Мы с Асей хорошо сдружились с Татой, Олей и остальными ребятами. Оказывается, Танька была старше нас на несколько лет — ей тогда уже было двадцать три года, и до войны в Одессе она училась на втором курсе педагогического института. А Лëлька по возрасту недалеко от нас ушла — ей едва исполнилось двадцать лет за пару дней до того, как нас привезли в Германию, а работала она до этого в местном колхозе под Одессой. Ванька да Колька, которым на тот момент не было даже семнадцати, работали в колхозе под Харьковом и учились в одной школе. Ребятам, можно сказать, повезло, в Германии они попали в родную стихию, и ничего кроме страны для них практически не изменилось.

Все прошедшие месяцы меня ни на минуту не покидала мысль об Аньке. Точнее, о ее спасении. Каждую ночь я мысленно захлебывалась слезами, потому как не позволяла себе расклеиваться при спящих девчонках. Меня одолевали тяжкие мысли, и я все гадала в каких условиях она проживала. Меня сжирало огромное чувство вины, что я находилась в теплом и сытном месте, а она могла пару раз в день давиться куском хлеба и драться за кружку воды в бараках прачечной, куда ее увели.

Впрочем, я не бездействовала и времени зря не теряла.

Благодаря выгодному положению в семье помещиков, меня не обделяли хорошим жалованием, которое было ровно вдвое больше, чем у остальных остарбайтеров в нашем доме. Я свободно прогуливалась по старинным улицам Эрдинга с Артуром, потакая его желаниям зайти в знаменитую пекарню или издали понаблюдать за играми местных ребят.

Стоит отметить и отношение фрау Шульц к нам, ее негласным рабам. Всех остарбайтеров в доме она не обременяла телесными наказаниями и не морила голодом, потому как понимала, что голодный и изможденный человек не способен полноценно работать. Нам было достаточно лишь ее строгого взгляда исподлобья и сокращения жалования. Перед наказанием фрау всегда ставила нас перед выбором: либо сократить провинившемуся жалование, либо выполнить дополнительную работу помимо основной. В случае с Ванькой и Колькой — прибавлялись два часа работы в поле утром и вечером, а в случае Таньки и Лëльки — ранний подъем на три часа раньше обычного, чтобы в наказание перемыть до блеска все кастрюли, сковородки и до раздражительного скрипа выдраить пол в кухне, даже если Гертруда об этом позаботилась еще с вечера. Меня и Аську эти наказания обходили стороной, ведь мы обе старались добросовестно выполнять свою работу. Но стоит признать, у практичной немецкой женщины не было ни одного наказания по ее собственной прихоти, плохому настроению или личной неприязни к кому-то из нас. Ребята получали по заслугам и виноваты в этом были только сами.