Катастрофа

Матери, по-видимому, не было дома, не то она бы уже выглянула в прихожую; наверное, гуляла с собакой — в квартире стояла тишина… Девушка, льющая слезы на пороге их дома, плачущая из-за ее сына — лучшей темы для пересудов не придумаешь: у матери было прямо-таки болезненное пристрастие посвящать подруг в тайны своей интимной жизни, разбирать по косточкам мужа, вмешиваться в частную жизнь сына, во взаимоотношения дочери с зятем… Наконец Олев нашел носовой платок, хотя, возможно, это и была тряпка для обтирки мотоцикла. Но к чему он? Олев провел платком по лицу Илоны, быстро стянул с нее пальто, втолкнул девушку в свою комнату и запер дверь на задвижку. Ну вот, здесь она пусть хоть воет. Если мать и подойдет к двери подслушивать, она почувствует себя слишком оскорбленной, чтобы что-то  у с л ы ш а т ь: сын запирается от матери — это единственное, что запомнилось бы ей, да еще и на долгое время.

Олев принялся ходить взад-вперед по комнате.

— Олев, — повторяла Илона, сжавшись в уголке дивана, — ведь ты не бросишь меня просто так?

А почему бы и нет? — чуть не спросил Олев. К чему усложнять, к чему — если все и без этого понятно?

И вдруг его будто шилом кольнуло: сейчас Илона заявит, что она беременна! Она готовится сказать ему об этом, потому так и заламывает руки…

Олева бросило в жар, в висках застучало. Не может быть! Лишь дважды была такая опасность, но это было давно, с тех пор целая вечность прошла! А вдруг? Как-то Олев дал себе слово, что в таком случае женится, на любой девушке… И он никогда не нарушал данного слова. Да он ли виноват? Чушь, у Илоны нет другого. Из-за двух раз, всего лишь из-за мимолетных, забытых уже двух раз — и такая кара. Это равносильно смертной казни через повешение за мелкую кражу! Но если Илона не ждет ребенка, то он никакой ответственности не несет, разве что моральную… Впрочем, если бы удалось внушить Илоне, что она  с а м а  желает избавиться от бремени, больше Олева желает, а Олев, в сущности, лишь поддерживает ее, то позднее это бумерангом бы вернулось к ней: Илона уничтожила нечто святое, чистое, что было между ними, убила в себе Олева! Да, прежде всего надо убедить ее в этом, напомнить, что она еще так молода, что не следует хоронить себя…

Илона, заламывая пальцы, по-прежнему молчала. Олеву казалось, что она молчит целую вечность. Наконец его терпение иссякло: пусть уже скорее скажет, все равно что! Он подсел к Илоне и осторожно обнял ее.

— Олев! — воскликнула вдруг Илона. — Я же люблю тебя!

Крик шел из глубины души. Олев это чувствовал: так кричат о самом главном, о том, что не дает покоя; значит, больше ей нечего сказать! Олев вздохнул с облегчением и прижался лбом к волосам Илоны. На мгновение Илона показалась ему очень чистой, милой девушкой, по отношению к которой не надо предпринимать ничего дурного.

— Олев, — молила Илона, — ведь ты меня любишь, ты же говорил! Неужели не помнишь?

— Помню, — ответил Олев.

Он знал, что никому и никогда ничего подобного не говорил. Но к чему спорить!

— Ты говорил, что я неповторимая, единственная…

Так Олев и впрямь говорил.

— Скажи, ты ведь потому не звонил мне, что думал, будто я сержусь на тебя из-за той девушки? Ну скажи! Я же понимаю, я все понимаю, у тебя их много; ведь и за мной бегают всякие… Я все прощу тебе, поверь, все! Только обещай, что бросишь их всех, если хочешь, чтобы я была с тобой! Так я не могу! Ну обещай, — умоляла Илона, вцепившись в его руку.

Олев поднял голову и, помаргивая как бы спросонья, сказал:

— Ее я не брошу.

— Как? — опешила Илона. — Почему?

Олев пожал плечами.

— Ты же не можешь ее любить… — пробормотала Илона.

— Почему бы и нет?

— Ее? — воскликнула Илона. — Эту девицу! Господи, да ты что, слепой? Она же самая настоящая ш. . . — Илона прикусила губу — так резко вдруг дернулся Олев.

— Ты что, и вправду думаешь, что она тебя любит? — продолжала Илона, тут же беря себя в руки. — Она! Она и не знает, что значит любить! Ей плевать на все, вот увидишь! Не веришь? Ах, да ничего ты не понимаешь, я пойду сама поговорю с ней!

Она вскочила.

— Нет! — воскликнул Олев, схватив ее за руку.

Они стояли лицом к лицу. В глазах Илоны мелькнул вопрос — резкий злой огонек, родившийся в глубине ее оцепенения. Олев понял: он дал Илоне козырь, показал свое слабое место! Конечно, Илона пошла бы, и Сирье тут же отодвинулась бы в сторонку, Сирье от всего готова отказаться, Олев это знает! Так что Илона ничего бы не потеряла, она даже была бы в выигрыше; если ничего другого, то хотя бы небольшая месть — самая малая взятка в игре.

— Нет, Илона! — убеждающе проговорил Олев, пытаясь смягчить положение. — Этого ты не сделаешь!

Он засунул руки глубоко в карманы и с возмущенным видом повернулся к девушке спиной, чтобы тут же резко обернуться.

— Ты подумай, — сказал он с глубоким упреком, — такая девушка, как ты, и будешь торговаться из-за парня! Чего ты думаешь этим добиться? Как мне после этого смотреть на тебя, ты себе это представляешь?

— Но я же пойду только ради тебя, — совсем тихо ответила Илона. — Олев, ради тебя я готова на все, на все!