Катастрофа

Любому счастью приходит конец. Томясь прощанием, я был вынужден уехать в Петербург — неотложные дела звали меня.

— И вы ее больше не видали? — В голосе Бахраха звучал жгучий интерес.

Бунин сдул с папироски пепел, помолчал и с непередаваемой печалью ответил:

— Увидал. Зимой двадцатого года в Стамбуле. На одной из кривых улочек. Говоря словами известного романса Рахманинова: «О Боже, как она переменилась». В громадных изумрудных глазах потух огонь, и вся она стала какой-то серой, несчастной.

Мы разговорились. Оказалось, что Елена бежала от большевиков из Воронежа, где ее муж был значительным губернским чиновником. Теперь он лежал в тифозном бараке, двое детишек находились здесь же в Стамбуле на попечении старой няни, которая не пожелала их покинуть.

Хотел дать ей несколько денег, но она наотрез отказалась:

— Нет, нет! Не оскорбляйте меня подачкой. Я и так оскорблена— своей несчастной судьбой.

И Елена разрыдалась.

Когда она успокоилась, я спросил ее:

— Почему тогда, в Ницце, вы непременно захотели посетить Кань?

Она задумчиво теребила кончик своей шелковой шали, потом махнула рукой:

— Ну, какие теперь тайны! Скажу, Иван Алексеевич, правду. За два года до нашей встречи в этом самом номере я впервые узнала мужчину. Это был граф… — Она назвала известную фамилию. — Через два месяца мы обвенчались. Но вскоре он погиб — самым дурацким образом. На санях понесся по весеннему льду через Волгу. Сани провалились под лед и… я осталась юной вдовой. Мне было восемнадцать лет. Вот и все.

Мы простились. Больше я ее не встречал. Вот еще одно погибшее по милости большевиков создание!

— Как богата ваша жизнь всякого рода приключениями, Иван Алексеевич!

— Почти во всякой жизни много замечательного, только не всякий это умеет не то что ценить, но даже заметить. Вот вы сказали «Иван Алексеевич». А ведь меня случайно Иваном назвали.

При крещении решили меня наречь Филиппом. Священник уже стоял у купели. Нянька бросилась в ноги матери:

— Это что делают! Разве для барчука это имя? Плотника- пропойцу тоже Филиппом зовут.

Так нянька и плотник спасли меня.

Второпях назвали первым пришедшим на память именем — Иваном, хотя это тоже не слишком изысканно. Именины приурочили ко дню празднования перенесения мощей Иоанна Крестителя из Гатчины в Петербург. Так, строго говоря, и живу я без своего святого.

Ведь замешкайся няня — и назывался бы я «Филипп Бунин». Тьфу, как «филипповская булочная»! Из такого гнусного созвучия, вероятно, я и печататься никогда бы не стал. Наверное, по сей причине не могу терпеть букву Ф. Попробуйте найти в моих писаниях действующее лицо, в имени которого есть Ф! Не найдете, не утруждайтесь.

Кстати, об именах. Наш род древний, значится в шестой родословной книге дворянства. Но как-то гулял я по Одессе и наткнулся на вывеску «Пекарня Сруля Бунина»! Каково?

— Мне порой, Иван Алексеевич, трудно представить, что вы дружили с Чеховым, переписывались с Толстым. Ведь это совсем другая эпоха! Толстой ребенком видел самого Пушкина!

Иван Алексеевич рассмеялся:

— Это еще что! Помню действительно потрясающую встречу. Я только-только был избран в академики и новичком приехал на заседание. Сел за большой, покрытый зеленым сукном стол. Около меня осталось пустовать место.

Заседание началось, и тогда двери распахнулись и вприпрыжку вбежал хилый, сгорбленный старичок, опиравшийся на костыль. Ну, истинно живые мощи! Я не знал, кто это, но выяснилось — это знаменитый физик и химик Николай Николаевич Бекетов, родившийся во времена, когда Пушкин был еще молодой. Я поразился его одеянием — какой-то странный белый балахон, похожий на ночную сорочку.

Впрочем, сей странный туалет никого не смутил: почет ему был оказан чрезвычайный. Все приветствовали его стоя.

Проковыляв по конференц-залу, академик уселся со мною рядом.

Надо сказать, что в Академии мы были чрезвычайно вежливы и почтительны, иначе, как «ваше превосходительство», друг друга не называли.

Старичок мой прищурился, кашлянул и наклонился ко мне: «Опоздал я сегодня — страшный на дворе дождь. А помните, ваше превосходительство, точно такой же ливень был, когда мы хоронили Ивана Андреевича. Промок тогда я и простудился… А вы?»

Можете представить мое состояние: Бекетов говорил о похоронах Крылова, а они состоялись в 1844 году.

4

Над Грасом бушует натура. С жутким грохотом разламывают небосвод фиолетовые молнии, обвально низвергаются на землю водные потопы. Вдоль дороги, круто спускающейся с горы мимо «Жаннет», бурно пенится ручей.

Иван Алексеевич, забиравшийся на гору, где стоит его жилище, продрогший, тяжело дышащий, вдруг распрямляется и начинает декламировать:

Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы,
И ропщет бор…