Катастрофа

Государь, спасите Россию, ей грозит унижение и позор… Безотлагательно призовите лицо, которому может верить вся страна, и поручите ему составить правительство, которому будет доверять все население».

Государь внимательно прочитал телеграмму. Ни один мускул не дрогнул на его красивом лице. Как всегда, он был сдержан, ровен и приветлив.

— Константин Дмитриевич, — обратился Николай Александрович к генерал-адъютанту Нилову, — почему бы нам не сыграть в домино? Это отвлечет от тягостных раздумий.

Позвали кого-то двоих. Сыграли две партии. Мрачное настроение все же не проходило.

Тогда Николай Александрович, неспешно отпивая чай из невесомой чашки тонкого фарфора, выпускавшегося собственным императорским заводом в Петербурге, продиктовал телеграмму генералу Хабалову, главнокомандующему Петроградским военным округом:

«Повелеваю вам прекратить с завтрашнего дня всякие беспорядки на улицах столицы, недопустимые в то время, когда отечество ведет тяжелую войну с Германией. Николай».

Про себя император решил: «Еду в столицу!»

Стало легче, но ненадолго. В час 12 минут ночи наступившего нового дня — 27 февраля — Николай получил новую телеграмму Родзянко:

«Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля… Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров… Гражданская война началась и разгорается…»

Государь протянул телеграмму Нилову.

Прочитав текст, царский любимец налил себе большой фужер водки и зачерпнул серебряной ложкой икру. Выпив водку, он забыл съесть икру, но зато с неожиданным надрывом произнес:

— Попомните: все будем висеть на фонарях. Наша революция прольет столько крови, сколько не видел свет.

Царь посмотрел на него почти с ненавистью, укоризненно покачав головой. Почему-то он сразу подумал о детях. И вдруг воспоминание пронзило его: ровно год назад, 27 февраля, после доклада того же Родзянко, обвинявшего Распутина во всех смертных грехах, в том числе в темных делишках с аферистами Рубинштейном, Манусом и другими «тыловыми героями», он распорядился выслать Распутина в Тобольск.

Увы! Жена устроила истерику, на горе самого Григория Ефимовича уговорила мужа отменить это решение, которое могло того спасти.

В это время с какой-то бумагой вошел граф Граббе. Николай обратился к нему:

— Почему в столице голод? Ведь мне много раз докладывали, что в России достаточно продовольствия?

Он испытующе смотрел на графа. Тот неопределенно пожал плечами.

— Тогда я вам скажу: это откровенное вредительство. Это назло правительству, чтобы вызвать недовольство толпы.

Резко повернувшись, царь вышел из помещения. Граббе хранил молчание. Нилов, услыхав о продовольствии, выпил еще водки и на этот раз откушал икры. Тихонько замурлыкал:

«Не стая воронов слеталась…»

2

Лидеры различных партий, входивших в Государственную думу, суетились. Трон, который они энергично помогали расшатывать, накренился так, что стало ясно: императору на нем не удержаться. Вечером 1 марта в Петрограде состоялось объединенное заседание Временного комитета думы и Временного правительства. Решать судьбу России явились Ю.М. Стеклов (Нахамкес), Н.Н. Суханов (Гиммер), Н.С. Чхеидзе и другие. Говорили долго. Решили: провести амнистию по всем делам, в том числе и террористическим, объявить свободу слова, стачек, печати и прочего, с распространением всего этого и на военнослужащих, отменить все сословные и национальные ограничения и т.п.

Работали без сна, питались бутербродами — на бегу. А.И. Гучков и В.В. Шульгин были командированы к царю в Псков. Поезд отправлялся в три часа дня. Экзальтированные дамы, собравшиеся на перроне, посылали воздушные поцелуи и взвизгивали:

— Без отречения не возвращаться!

В десять вечера гонцы прибыли в Псков и тут же были потребованы к императору. Гучков протянул царю «набросок»…

Ровно через час пятнадцать Николай II передал Гучкову две четвертушки бумаги, которую обычно в Ставке использовали для телеграмм. На машинке с фиолетовой лентой было напечатано: