Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

— Его нужно отпустить, — настаивали они. — Виданное ли дело — арестовывать Председателя Государственного Совета Империи в стенах Думы. А как же неприкосновенность членов законодательных органов?

Они повернулись ко мне. Я ответил, что не могу отпустить Щегловитова.

— Как! — восклицали они с негодованием. — Вы хотите превратить Думу в тюрьму?

Это был действительно сильный аргумент, но что можно было сделать? Освободить Щегловитова значило бы отдать его на растерзание толпе. Кроме того, это вызвало бы в массах глубокое недоверие к Думе. Такой шаг был совершенно невозможен. Это было бы чистым безумием.

И.Г. Щегловитов

Я вышел к Щегловитову и застал его окруженным импровизированной охраной. Родзянко уже был там вместе с рядом депутатов. Я видел, как Родзянко дружелюбно встретил Щегловитова и пригласил его в свои комнаты как «нашего гостя». Я встал между Родзянко и Щегловитовым и сказал первому: «Нет, Михаил Владимирович, господин Щегловитов здесь не гость, и я отказываюсь отпустить его». Обращаясь к Председателю Госсовета, я спросил:

— Вы Иван Григорьевич Щегловитов?

— Да.

— Я должен попросить вас следовать за мной как пленник. Не беспокойтесь. Я гарантирую вашу безопасность.

Все повиновались и отступили. Родзянко и его друзья, несколько сбитые с толку, вернулись к себе, пока я вел Щегловитова в отведенные для министров, известные как Министерский павильон.

Этот павильон представлял собой отдельное здание, состоящее из нескольких комфортабельных комнат, соединенных стеклянным переходом с главным залом, где заседала Дума. Этими комнатами пользовались министры, когда приходили в Думу. Павильон, находящийся за пределами собственно Думы, находился под контролем правительства. У него был свой штат служащих, независимый от Думы. Депутаты не имели неограниченного права входа в него. Используя его как место заключения, мы избежали превращения Думы в тюрьму. Таким образом, правительственные лидеры и высокопоставленные лица были заключены в свои собственные квартиры. Щегловитов был первым арестантом, но вскоре за ним последовала целая плеяда сияющих огней старого бюрократического мира. Их привозили пешком и в экипажах со всех концов столицы, и они находили временное пристанище в этих уютных комнатах, где еще недавно в величественном уединении ждали своей очереди предстать перед так презираемой ими Думой и где они так часто цинично отзывались о нем как о «своре беспокойных болтунов».

До захода солнца 28 февраля весь Петроград был уже в руках революционных войск. Старая государственная машина перестала функционировать. Некоторые министерства и правительственные здания уже были заняты революционерами. Другие — такие как здание Департамента полиции, полицейские участки, суды и т. д. — запылали. Из Думы мы создали центральную власть для управления войсками и руководства восстанием. Временами казалось, что толпа готова затопить Думу. Затем она снова отступала и давала нам передышку. Таврический дворец стонал, трясся и, казалось, вот-вот рухнет под напором могучей человеческой волны. Снаружи дворец больше походил на вооруженный лагерь, чем на законодательный орган. Ящики с боеприпасами, ручные гранаты, со всех сторон были присланы стопки ружей и пулеметов и сложены во дворцовом дворе и в саду. Каждый свободный угол был занят солдатами, хотя, увы, офицеров среди них было немного.

Сожженное здание Литовского замка

Во все эти первые дни революции я не выходил на улицу и потому ни разу не видел восставшего города. Лишь однажды, в ночь на 2 марта, я поспешил домой за несколько часов до рассвета. Я видел патрули на углах и возбужденные группы людей, которые, по-видимому, не спали всю ночь, сторожевые бивуаки вокруг Думы и горящее здание Департамента полиции, куда меня однажды привезли из тюрьмы для допроса.

В те дни моя работа не выносила меня за стены Таврического дворца. Здесь мы были подобны генеральному штабу армии в бою. Мы не видели поля боя и не слышали стонов раненых и умирающих. Мы все видели по докладам, телефонным сообщениям и свидетельствам очевидцев. Подробностей операций мы не видели, но перед нами была вся картина событий. Мы пытались направить движение к определенной цели, оформить его, систематизировать революционные силы.