Катастрофа на шоссе

– Нет, они хотели его сделать шпионом, забросили к нам, более того, он обманул наших коллег в Праге, сказал только то, что ему приказали господа из Мюнхена. Но он хотел спокойно работать, нормально жить…

– Не забывайте об украденной формуле, – резко заметил Лазинский.

– Конечно, – поддакнул капитан Шимчик и отшвырнул сигарету. – Конечно, я стал забывчив. Забываю, о людях, о мире, где человек вынужден лгать. Иногда, чтоб прокормиться, а иногда и… Иногда, чтоб не потерять надежды. Это касается и Бауманна, быть может, Анны Голиановой и дурака Саги, который кое о чем догадывался, но от страха за свое место изворачивался, а может быть, и… Положа руку на сердце, вы вчера не жаловались Праге на мою тупость?

У Лазинского сузились глаза, он только и мог выдавить:

– Кто вам сказал?

– Никто, отнюдь. Но Вондра восхищался вами. Чересчур. Ставил вас в пример. Он ведет себя таким образом только в том случае, если хочет кого-нибудь раздавить.

Они пристально смотрели друг на друга. Глаза Лазинского блестели, в глазах капитана залегла усталость. Мимо шли мальчишки, они говорили о футболе. Где-то за углом лаяла собака.

– Ну, что скажете?

– Неправда, я никогда…

Лазинский не закончил, повернулся и зашагал прочь.

Шимчик влез в машину. Он молчал, женщина на заднем сиденье тоже; она так и не успела выгладить брату костюм…

Через час они уже были в кабинете, ели хлеб с колбасой, перед ними стояла банка горчицы и несколько бутылок пива. Сначала их было трое – Шимчик, Лазинский, Бренч, – потом пришел офицер в майорских погонах и сел в кресло, которое освободил для него лейтенант.

За окном снова палило солнце, ветерок шевелил листвой. Черепаха распласталась на ковре, и Бренч отворачивал от нее лицо, она почему-то напомнила ему засохшее пятно на полу дачи. Труп, обнаженный до пояса, лежал вниз лицом, на спине зияло несколько ран, нанесенных кухонным ножом.

– Уже поели? – Майор посмотрел на Шимчика. – Час назад звонил товарищ Вондра. Шнирке он снимает, Шнирке не существует, сотрудник, который клюнул на эту фальшивку, узнает почем фунт лиха…

У Лазинского пылали уши, он взял стакан и залпом осушил его.

Шимчик сделал вид, что не заметил.

– А дальше? – спросил он с невинной миной.

– У меня все. Докладывайте!

Бренч следил за жужжащей мухой. Штор все еще но было.

– Самым трудным оказалось начало, – сказал капитан Шимчик. – Я предполагал, что Шпирке – вымысел, что сообщение о нем нам подсунули с единственной целью – все наше внимание направить на него и тем самым открыть дорогу агенту, который абсолютно на него не похож и, вероятнее всего, весьма незначителен. Кроме этой гипотезы, сознаюсь честно, у меня в руках не было никаких данных. Авария «трабанта» и смерть Голиана имели несколько объяснений, и совпадение по времени с пропажей формулы – также, хотя это мне до сих пор не дает покоя… – Он закурил. – Я решил исходить исключительно из поведения Голиана: он следил за Стегликом, поскандалил с Бауманном, вернул второй ключ от сейфа директору. Он сделал это, заметив, что старик хочет поймать его на липовой документации, а настоящее изобретение уже почти готово. Возможно, я пока ничего не утверждаю, в этом еще много неясного. Например, Сикора. Но мне думается, что возню вокруг силикатов Бауманна осложнило вмешательство извне.

– Неожиданное появление агента? – Майор не спускал глаз с Шимчика.

– Да, хотя дело выглядит несколько иначе. Голиан агента ожидал. Боялся его. Отсюда его беспокойство и конфликты с Бауманном и нескрываемый интерес к опытам, проводимым инженером Стегликом… Голиан понимал, что его загнали в угол, и предпринимал единственное, что мог, – готовился спасти шкуру.

Капитан умолк, он тер лоб и ждал вопросов, надеясь поскорее все закончить: «Домой, домой, лечь, выспаться или отправиться на реку, на рыбалку, как давно я не видел ни уклейки, ни хариуса, вербы на берегу, пасущихся на пригорке пестрых спокойных коров… Ах, какие глупости лезут мне в голову – уклейки, коровы…» Он отогнал видение и продолжал: