Катастрофа на Волге

— Генерал Штемпель, командир 371-й пехотной дивизии, покончил с собой, — доложил его адъютант.

Сын генерала, лейтенант, находившийся в его же штабе, учился в дрезденской гимназии в одном классе с моим мальчиком. Отец попрощался с сыном, сказав ему, что решил застрелиться, так как не может пережить позора. Молодой Штемпель с группой единомышленников хотел было добраться вниз по Волге до группы армий «А», но попал в плен.

Таким образом, выбыли из строя все командиры дивизий IV армейского корпуса.

26 января Шмидт случайно узнал, что Зейдлиц предоставил командирам полков и батальонов право капитулировать по своему усмотрению. Рассвирепев, он потребовал, чтобы Паулюс отстранил Зейдлица от командования и подчинил три его дивизии (100-ю, 71-ю и 295-ю пехотные дивизии) генерал-полковнику Гейтцу, командиру VIII армейского корпуса. К несчастью, командующий, захваченный требованием Шмидта врасплох, дал на это свое согласие.

Я был вне себя от того, что Паулюс в такой час решился на столь строгое наказание генерала, который, в принципе, с самого начала правильнее оценивал обстановку, чем командование армии. Потом Паулюс понял, что он слишком поторопился, однако не решился взять назад данное Шмидту согласие.

Генерал-полковник; был в неописуемом состоянии. Как службист, он был совершенно беспомощен в сложившейся ситуации, а главное — не мог собраться с силами, чтобы освободиться от влияния бессовестного Шмидта. Правда, мне казалось, что он как будто понимал, что смалодушничал в решающий момент. Однако это понимание еще больше угнетало его и делало более пассивным. Физические и моральные силы Паулюса были на исходе.

Трагедия раненых

Штаб нашей армии состоял теперь только из командующего, начальника штаба, начальника оперативного отдела, начальника связи армии, 1-го адъютанта, а также нескольких офицеров для поручений. 26 января около полудня мы выехали на двух легковых и одной грузовой машинах к нашей последней «главной квартире». На улицах возле разрушенной больницы уже шла стрельба из винтовок и автоматов. Офицер 371-й пехотной дивизии доложил: «Приближаются танки противника».

Улицы были оживленнее, чем когда я проезжал по ним накануне. Раненые и больные тащились к комендатуре центральной части города. Согласно приказу по армии, там было их место сбора. Однако этой комендатуры уже не существовало. На ее месте был лазарет, битком набитый ранеными и больными. Те, кто не смог поместиться в здании, искали укрытия в близлежащих подвалах, переполненных до отказа.

Когда мы укрылись в универмаге, во всей занятой нами части города уже не осталось ни одного подвала, не забитого до предела. Начальник санитарной службы 71-й пехотной дивизии доложил Паулюсу, что медицинскую помощь оказывают лишь небольшой части раненых и больных. Большинство лазаретных и больничных помещений не имели освещения. В лучшем случае у врачей и санитаров, возившихся в каком-нибудь углу, было еще несколько свечей или окопных фонарей. Никто не знал, сколько десятков или сотен людей лежали на голом полу, тесно прижавшись друг к другу. Если кто-либо долго не шевелился, то его сосед кричал: «Здесь мертвый!» Случалось, однако, что это оставалось незамеченным, так как умерли и лежавшие рядом. Без медикаментов, перевязочных материалов и анестезирующих средств врачи были почти бессильны. Зачастую все санитарное имущество было потеряно при отступлении — то ли в результате того, что автомашины стали из-за отсутствия горючего, то ли из-за того, что их разбомбили. К тому же сами врачи и санитары едва держались на ногах. Однако они делали все, что было в человеческих силах, причем им помогали священники. Когда превращенное в лазарет здание комендатуры загорелось от попадания артиллерийского снаряда, разыгрались невообразимые сцены. Сотни солдат были растоптаны в свалке, погибли в огне, были погребены под обрушившимися развалинами.

Сыпной тиф