Мы расстались, не придя к единому мнению. Однако я начинал понимать, что мы исходили из различных принципиальных позиций. Профессор Арнольд рассматривал историческое развитие и исторические события строго с точки зрения народных масс. В рабочих, крестьянах, интеллигенции, ремесленных и других трудящихся слоях народа он видел истинные движущие силы истории. Одновременно он дал критерий оценки исторических процессов и исторических действий отдельных лиц, в том числе действий немецких генералов и офицеров, то есть и моих действий. Профессор сказал, что в этой войне мы сражались за неправое дело, что мы вели несправедливую войну. Право, мораль, исторический прогресс были не на нашей стороне, когда мы за 2000 километров от границы Германии пытались нанести Советскому Союзу смертельный удар. Право, мораль и исторический прогресс были и есть на стороне советского народа и его Красной Армии, которые защищают свою родину и свой общественный строй, созданный в результате тяжелых жертв и лишений.
Слова советского профессора засели у меня в душе, как заноза. Я попытался ее вытащить, но заноза не поддавалась, она вонзалась еще глубже. Затронутые вопросы волновали меня днем и ночью. Я сердился на себя за то, что разговаривал с Арнольдом столь надменно, и решил в будущем не отметать попросту аргументы собеседника, а изучать его точку зрения по существу. При резко отрицательной позиции не может выявиться правильное мнение. Аргументы противника следует, наоборот, основательно и критически продумывать.
«Вспомните, полковник Адам!»
После нашего диспута профессор Арнольд попросил разрешения, если я этого желаю, продолжить наш разговор через несколько дней в моей комнате. Действительно, однажды после обеда он вошел ко мне. Шмидт был как раз в саду. Я попросил профессора простить мою недавнюю резкость.
— Не беспокойтесь из-за этого, — ответил он улыбаясь. — Всем зрелым людям нелегко отойти от мыслей и взглядов, которые они приобрели в течение многих лет. Но подумайте, из каких источников вы черпали! Особенно Трейчке никогда не был историографом народа, он был историографом Гогенцоллернов, монархистом до мозга костей. Главное — чтобы вы не настаивали на неправильных взглядах, это лишь принесло бы новые несчастья лично вам и немецкому народу.
Затем мы обратились к вопросам Второй мировой войны. Когда-то я искренне верил в цель Гитлера — «новый порядок» в Европе. Искренне убежденный, я шел в поход против Франции; ведь речь шла о том, чтобы смыть «позор Версаля». Я искренне участвовал и в походе на Восток, хотя и с некоторым внутренним недовольством, потому что Советский Союз казался мне державой со многими неизвестными. Только в котле во время битвы на Волге я начал испытывать более серьезные сомнения. Правда, они касались не столько вопроса о справедливом или несправедливом характере войны, сколько стратегической концепции Гитлера, которая не только привела к войне на два фронта, но и вызвала враждебное отношение к немцам почти во всем мире.
Мой собеседник указал на договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, который был заключен 23 августа 1939 года сроком на десять лет и дополнен торговым договором между Советским Союзом и Германией от 11 февраля 1940 года. Арнольд процитировал отрывок из текста пакта о ненападении:
1. Обе договаривающиеся стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.
3. Правительства обеих договаривающихся сторон останутся в будущем во взаимном контакте для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.
5. В случае возникновения споров или конфликтов между договаривающимися сторонами по вопросам того или иного рода обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем, в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликтов.[99]
— Социалистический Советский Союз точно соблюдал этот договор, а гитлеровская Германия позорно нарушила его и напала на нас, — добавил профессор. — Вы считаете это справедливым?