Катастрофа на Волге

«Начальник штаба действующей армии охарактеризовал военную ситуацию таким образом, что мы не можем больше надеяться сломить боевую волю наших врагов с помощью военных действий и что наше верховное командование должно поставить перед собой цель постепенно парализовать боевую волю врага путем стратегического отступления. Политическое руководство соглашается с этим мнением величайших полководцев, которых создала эта война, и делает из него политический вывод, что нам не удастся сломить боевую волю противника политическими средствами и поэтому мы вынуждены в дальнейшем считаться с этим военным положением при проведении нашей политики».[104]

Эти слова показывают коротко и ясно, что еще за три месяца до Ноябрьской революции Германия была уже не в состоянии выиграть войну ни военными, ни политическими средствами. Чтобы скрыть этот факт, в Третьей империи была официально санкционирована легенда «об ударе кинжалом в спину». Она вошла в книги по истории и распространилась в кругах профессоров. «Ноябрьские преступники» стали синонимом «национальной» измены и подвергались величайшему презрению.

Пришлось преодолеть все это нагромождение систематически вдалбливавшихся воззрений и оценок, прежде чем стало ясно, каким путем идти. Конечно, имелся великий исторический пример Штейна, Арндта, Клаузевица, Бойена, которые из России через головы продажных властителей обратились к совести немецкого народа и призвали к освободительной борьбе. Имелась Таурогенская конвенция от 30 декабря 1812 года, согласно которой прусский генерал фон Йорк, не спросив своего короля, договорился с русским генералом фон Дибичем прекратить все военные действия между прусским корпусом и русскими соединениями.

В манифесте Национального комитета указывалось на эти исторические примеры. Действительно, в то время речь шла, по существу, о таких же проблемах и таких же конфликтах, какие стояли перед нами в 1943 году. Деятели 1812–1813 годов ради своего народа и отечества отказались повиноваться своему главе государства и действовали на свою ответственность, согласно со своей совестью и исторической необходимостью. Группа упрямцев в Войкове не хотела принимать это во внимание: «Эти люди не были военнопленными. Кстати, они заключили союз с царем, а не с „красными“». В последнем аргументе заключалась суть дела. Вечные завоеватели и милитаристы среди генералов не хотели иметь ничего общего с коммунистами. Они ненавидели их из принципа, они ненавидели их в силу своей классовой принадлежности. Они даже не собирались всерьез поинтересоваться тем, как коммунисты трактуют понятия нации, отечества, государства, войны.

В конце концов, все это тоже относилось к «корпоративному духу» и к «офицерской чести», которые провозгласил фельдмаршал Паулюс, опутанный сетью консервативного воспитания. Я, полковник среди генералов, запутался в этой неразберихе. Мне очень медленно удавалось освобождаться из нее.

Мнимая победа над делегацией Зейдлица

Однажды вечером, в первых числах сентября 1943 года, я читал в своей комнате. Внезапно кто-то просунул голову в дверь и попросил меня поскорее спуститься. На ходу я набросил китель. Внизу, около лестницы, я наткнулся на группу генералов, среди которых находились — я не поверил своим глазам — фон Зейдлиц и Латтман. Итак, они вернулись в Войково, промелькнуло у меня в голове. Но где же Корфес? Его не было, но зато я увидел полковника Штейдле и незнакомого мне до сих пор майора-летчика, которого Штейдле представил мне как фон Франкенберга.

Оба генерала и Штейдле сердечно поздоровались со мной, однако у меня было впечатление, что вся группа стоящих вокруг, в том числе генерал-полковник Штрекер, находилась в состоянии растерянности, даже в расстроенных чувствах. Генерал фон Зейдлиц попросил меня доложить о нем фельдмаршалу Паулюсу, что я тотчас же сделал.

Разговор Паулюса с Зейдлицем длился недолго. Когда по приглашению ординарца я вошел в комнату, фельдмаршал возбужденно ходил взад и вперед большими шагами.

— Что, снова произошла стычка? — спросил я.

— Нет, не это, но за несколько дней своего отсутствия Зейдлиц совершенно изменился. Он говорит о новых решениях, которые окрепли в нем во время бесед со сражавшимися под Сталинградом, а также и с недавно попавшими в плен офицерами, с немецкими эмигрантами и видными советскими генералами. Он говорил, что следует основать Союз немецких офицеров. Я не смог его раскусить. В заключение он попросил созвать всех генералов, чтобы подробно изложить перед ними то, что он рассказал мне лишь в общих чертах. Я хочу выполнить эту его просьбу. Обойдите лично всех генералов, я прошу их быть в столовой через полчаса.