Катастрофа на Волге

Прибыл из управления кадров мой заместитель. Когда я передал ему дела на командном пункте, мы решили вместе объехать некоторые пехотные дивизии. Накануне моего отъезда в Германию мы отправились в путь в 7 часов утра. Хотя уже наступила середина сентября, была теплая безветренная погода. По безоблачному небу непрерывно неслись к городу наши бомбардировщики, эскортируемые юркими истребителями. Мы могли наблюдать в бинокль, как штурмовая авиация сбрасывает свой смертоносный груз с большой высоты. А пикирующие бомбардировщики врезывались в густые облака дыма, которые постоянно висели над горящим Сталинградом. Разрывы сотрясали воздух, возвещая о том, что городу и его защитникам нанесены новые раны.

— Я не представлял себе, что русские способны так упорно сопротивляться. Мы все были того мнения, что весь город будет взят в течение нескольких дней, — сказал мой спутник, который впервые видел, что здесь происходило.

— Вы не первый представитель главного командования, который нам это говорит. Мы каждый раз убеждаемся, что главное командование неправильно оценивает русских. Это может нам дорого обойтись.

Мы въехали в Гумрак. Я знал, что где-то здесь должен находиться дивизионный медицинский пункт. Пока мы его искали, мы заметили, что на расстоянии более километра к востоку от селения заняли позиции несколько наших артиллерийских батарей. Они непрерывно вели огонь. Противник отвечал из тяжелых орудий. В опасной близости от нас взлетали в воздух камни и осколки. Грохот от разрывов снарядов был столь силен, что мы должны были чуть ли не кричать, чтобы услышать друг друга.

Тут же находился и дивизионный медпункт, большое здание у вокзала, которое можно было узнать по флагу с красным крестом. Непрерывно прибывали раненые в санитарных машинах, в грузовиках и повозках, запряженных лошадьми. Не все лежали на носилках. Некоторым служило подстилкой шерстяное одеяло, а другие просто лежали на дне грузовика. В довольно большом помещении хирурги и их помощники работали за двумя операционными столами. В первую очередь производились ампутации и оказывалась помощь раненным в горло, затем наступала очередь раненных в живот и легкие. Собственно говоря, следовало отдать предпочтение раненным в живот. Но такие операции длились от двух до трех часов, причем шансов на успех было мало. Между тем за эти же два-три часа врачи могли произвести большое количество таких ампутаций, когда при своевременном оперативном вмешательстве угроза смертельного исхода была не столь велика. Мы не стали мешать и лишь заглянули в операционную. Когда мы стояли у двери, мимо нас прошел санитар. Он нес ведро с окровавленными бинтами, клочьями белья и форменной одежды; из ведра торчал восковой, с черно-синими прожилками обрубок ноги: молодому парню, который лежал под наркозом на столе, ампутировали ногу. Хирург как раз накладывал зажимы на сосуды в оставшейся части бедра, а два санитара уже стояли наготове с марлей и бинтами, чтобы наложить повязку.

Правду сказать, достаточно было и того, что мы увидели. Но тут к нам подошел старшина санитарной роты и повел нас в соседнее помещение, там ждали тяжелораненые отправки в тыл армии или на родину. Они лежали на матрацах, на травяных подстилках или просто на полу. Ужасающая картина человеческого страдания! Молодые крепкие мужчины превратились в калек. Фельдфебель показал на солдата, голова которого почти сплошь была покрыта бинтами. Виднелись только рот и нос.

— Девятнадцатилетний гимназист; ослеп, но еще этого не знает. Каждого спрашивает, будет ли он видеть. В бреду зовет мать.

Другая комната, в которую мы заглянули, также была заполнена калеками. Как и всюду, здесь пахло эфиром, гноем и кровью. Но здесь было несколько железных кроватей, так что помещение больше походило на лазарет. Молодой врач делал обход. У самой двери лежал человек с ампутированной ногой, пехотинец, ему во время уличных боев ручной гранатой раздробило левую голень. Мы сели подле него. Сначала мы раздали все свои сигареты. Потом, когда раненые закурили, мы завели беседу.

— На переднем крае — сущий ад. Ничего подобного я еще не видел на этой войне. А я ведь с самого начала в ней участвовал. Иван не отступает ни на шаг. Путь к позициям русских устлан их трупами, но и немало наших подохнут раньше. В сущности, здесь нет настоящих позиций. Они дерутся за каждую развалину, за каждый камень. Нас всюду подстерегает смерть. Здесь ничего нельзя добиться бешеной атакой напролом, скорее сложишь голову. Мы должны научиться вести штыковой бой.

— Да, — сказал его сосед по койке, унтер-офицер с Железным крестом I степени, как мы заметили во время беседы, — этому надо учиться у русских; они мастера уличного боя, умеют использовать каждую груду камней, каждый выступ на стене, каждый подвал. Этого я от них не ожидал.

В разговор вмешался пожилой солдат.