Катастрофа на Волге

Происшедшее в последние дни января подчинение генерала фон Зейдлица лично и остатка его штаба командованию VIII корпуса заставило генерала стать свидетелем одного гротескного явления. "Твердокаменный" генерал Гейтц, преисполненный непреклонной решимости защищать каждую пядь земли и сражаться до самой последней возможности, счел нужным в обстановке охватившего армию разложения снова взять подчиненные ему части в ежовые рукавицы. С этой целью он назначил на 29 января инструктаж высшего командного состава своего корпуса, на который были вызваны два оставшихся без войск корпусных командира, три командира дивизии, три полковника и несколько других офицеров. Зейдлиц не мог себе представить, чего еще можно потребовать от предельно измотанных, не имеющих боеприпасов и страдающих от жестокой стужи солдат, которых давили вражеские танки. Он ожидал, что трагизм положения породит деловой приказ, сочетающий в себе признание проявленной самоотверженности с воодушевляющим призывом собрать все силы для последнего боя. Однако произошло совсем иное. Главным содержанием нового приказа был набор угроз и перечень караемых смертью действий: "Кто станет сдаваться русским, будет расстрелян! Кто выкинет белый флаг, будет расстрелян! Кто немедленно не сдаст сброшенную с самолета буханку хлеба или связку колбасы, будет расстрелян!" И дальше следовали другие пункты приказа, кончавшиеся стереотипной угрозой: "Будет расстрелян!" Такого рода инструктаж генералов и старших офицеров, отмечает Зейдлиц, характеризуя этот эпизод, был похож на разговор старого служаки-фельдфебеля с унтер-офицерами. "То была поистине заупокойная сцена на фоне смерти, уносящей с собой обмороженных, изголодавшихся и медленно околевавших людей"{225}.

С проявлением этого фанатизма Зейдлицу было суждено столкнуться двумя днями позже, когда он посреди жалкой толпы пленных генералов, старших офицеров и солдат начал тернистый путь в неизведанное будущее. "Нас заставили поодиночке, в затылок друг другу взбираться по узкой лесенке, которая шла вверх по крутому склону балки. В этот момент во исполнение приказа Гейтца нам в спину ударил огонь наших же пулеметов. Эти пули настигли прибившегося к нам полковника инженерной службы Шиллинга, а также офицера моего штаба ротмистра Бетге. Их трупы скатились вниз прямо под ноги все еще стоявшим там русским"{226}.

Таково было последнее потрясение, испытанное генералом во время битвы на Волге. Зейдлиц не забыл упомянуть, что несколько дней спустя к группе взятых в плен генералов присоединился и считавшийся до этого погибшим генерал-полковник Гейтц, который так безжалостно принес в жертву подчиненных ему солдат и своим безумным приказом от 29 января создал у всех убеждение, что он и сам будет отбиваться до последнего патрона и станет искать смерти в бою, обороняя свой командный пункт. На лице Гейтца совершенно не было заметно следов страданий и лишений в результате более чем двухмесячных боев в окружении. В отличие от других генералов генерал-полковник Гейтц ушел в плен, захватив с собой поразительно большое количество чемоданов.

Описанные в настоящей главе события и переживания, ошибки и заблуждения являются характерными для всей картины Сталинградской битвы. Историк, поставивший себе цель проанализировать события, должен воспользоваться всеми доступными источниками, если он хочет доискаться истины во всей ее полноте. Конечно, рассмотрение как раз последнего акта трагедии на Волге со всеми ее внешними проявлениями и скрытыми обстоятельствами является не слишком привлекательным занятием. То, что вскрывается при этом, сводится не только к всевозможным проявлениям внутреннего разлада, но и предстает как конечное следствие порочной солдатской и человеческой морали, к которому не могла не привести фатальная логика развития. Эта горькая пилюля беспощадной объективности особенно необходима ввиду наблюдающихся попыток и тенденций оправдать, умалить в своем значении или обошли молчанием то, что произошло в Сталинграде.