Катастрофа отменяется

— Товарищ Волошина просила у меня разрешения передать радиограмму в редакцию, — официально сказал Галанин.

— Если на ее радиограмму не уйдет вся энергия станции, можете передать.

— Тут пять страниц, — предупредительно сказала Волошина.

— Однако! Впрочем, можно передать ночью, — согласился Чердынцев.

Он вернулся к себе, сбросил грязные горные ботинки, штурмовку и брезентовые брюки, надел теплый лыжный костюм, отнес все мокрое в сушилку и взял у Салима завтрак и бутылку коньяку. Он и проголодался, и устал, да и ночь была беспокойная. Теперь поспать бы немного, но пока эта женщина здесь, вряд ли он вернет свое привычное хладнокровие.

В дверь постучали, и появилась Волошина. В руках у нее был поднос с двумя чашками кофе.

— Это должен был сделать Салим, — сказал он.

— Салим готовит обед и любезно принял мою помощь. О, у вас есть и коньяк? Налейте и мне, я ведь тоже не спала всю ночь.

— Пожалуйста! — Он подвинул ей свою только что налитую рюмку.

— Нет. Только вместе! — Она вышла и вернулась с рюмкой. — Вот видите, как прелестно! Два старых друга сидят и потягивают старый коньяк, а за окном бушуют стихии. Вы не находите, что это и впрямь здорово?

— Что касается старости, то стар только я, — умышленно перевернул он ее слова.

— Не говорите! Женщины живут быстрее. К тридцати годам они знают столько же, сколько пятидесятилетние мужчины. А разве мудрость не является следствием возраста?

— Вы всегда сбиваете меня с толку своими афоризмами, — признался он.

— А вы меня — вашей иронией по отношению ко мне, — пожаловалась она. — Неужели я такое беспомощное существо, что каждая моя попытка быть полезной должна быть осмеянной?

— Нет, почему же, — смилостивился Чердынцев. — На радиостанции вы выглядели великолепно.

— А вы — в вашей мокрой штурмовке и заляпанных грязью башмаках показались мне настоящим Прометеем, — любезно заметила Волошина. — Пожалуй, именно за Прометея, который может хоть изредка оторваться от своей скалы, мы и выпьем!

Чердынцев ничего не ответил (не нашелся, что ли, подумал он про себя), просто поднял рюмку.

Кофе оказался отличным. Она заметила, с какой жадностью он пил, и похвалилась:

— Салим умеет заваривать только чай. Мы с ним разделили обязанности. Теперь вы каждое утро — а если пожелаете, то и по вечерам — будете получать чашку или две отличного кофе.

— Лучше две! — улыбнулся он.

— Пожалуйста!

Она снова вышла и вернулась с кофейником. Чердынцев спросил:

— А Каракозов и Ковалев получили кофе?

— О них позаботился Салим, — небрежно ответила она.

Сейчас, отдыхая, он мог сколько угодно рассматривать Волошину. А она делала вид, что не замечает его изучающего взгляда. Так было удобнее обоим.

Она не переменила свой скромный наряд — черная юбка и закрытая кофта — и носила его как прозодежду. Вероятно, торжественность момента, трагичность положения сделали ее серьезнее. И хотя она по-прежнему держалась с Чердынцевым вызывающе, он понимал, что на его помощников эта женщина производила совсем иное впечатление. Они-то не знали ее так, как знал Чердынцев.

Краску на глаза она больше не накладывала, только губы подкрашивала, но и то выбрала какую-то блеклую помаду. Это подчеркивало ее серьезность. Она свободно меняла позу, тут помогала спортивная фигура, каждый поворот по-новому показывал ее прелесть. Конечно же, Волошина умела воспользоваться природными достоинствами, не очень, кстати сказать, скрывая и свои недостатки. Вот она закурила, и Чердынцев отметил, что курильщик она заправский, даже пальцы на правой руке — указательный и средний — пожелтели от никотина. И рюмку коньяку, которую она еще не выпила, держала так, словно с детства пила вместе с мужчинами. Потянулась к бутылке, налила рюмку Чердынцева, капризно спросила: «А что же вы?» — и подала ему. Пришлось взять — неудобно же отказываться, когда женщина настаивает. А тем временем ее пальцы коснулись его руки, и Чердынцев не мог не признать — его словно ударило током. Впрочем, это бывает и от той жизненной силы, которой наполнен человек…

Он снова поднял рюмку на уровень глаз, не чокаясь, лишь приглашая ее выпить, но она поскучнела, глаза ее были устремлены в окно. Поворачивая рюмку меж пальцев, она спросила:

— А когда нас затопит?

— Типун вам на язык! — сердито сказал он. — Вы бы хоть представили себе, что произойдет в других местах, если затопит нашу станцию! На рудниках около трехсот человек и среди них полсотни детей. В Ташбае больше полутора тысяч жителей! Вы бы еще спросили: а когда сорвет завал? Людоедка вы!

— О, я просто надеялась, что вы будете спасать меня… Но если это так опасно, я не настаиваю…

«Никогда нельзя понять, говорит ли она серьезно или шутит. Но ее шутки подобны юмору висельника!»

Он невольно отстранился от нее и перевел глаза на окно, куда она так нетерпеливо смотрела.