Катастрофа. Спектакль

Едва волоча ноги, уставший, враз постаревший, Петруня вышел на крыльцо и — увидел Маргариту. Она бежала через перекресток, наперерез машинам, повизгивающим тормозами, но повизгивание не было сердитым, потому что сердиться на нее невозможно: длинноногая, с распущенными, до плеч, светлыми волосами, в широкой светлой блузке, смело открытой спереди, поверх вельветовых джинсов, таких узких, что бедра казались основой лука, а медная застежка-«молния» — стрелой. Он увидел Маргариту — и снова захотел жить. Возвращалось острое, трепетное ощущение жизни, как когда-то в Тереховке душными, летними вечерами, на еще теплой после жаркого дня улице, по которой только что прошла стайка девчат.

— Приветик!

— Господи, я едва с ума не сошел, ожидая вас — Он жадно, словно целую вечность не касался женского тела, целовал ей руки, на тротуаре, среди обтекавшей их толпы.

— Ой, в театре такое делается, две премьеры одна за другой, да еще и банкет сегодня. У вас губы как угли…

— Забежим на минутку в гостиницу…

— Минуты мне мало, а на больше нет времени, ваш противный импресарио уже катит к нам, быстрее целуйте — здесь.

— Я такой, что могу и на улице…

Но Бермут уже взял их под руки и повел к машине:

— Я, уважаемые, не вмешиваюсь в ваши интимные отношения, однако морального падения на глазах общественности одобрить не могу. Расписывая сегодняшний день известного писателя Ярослава Петруни, я предусматривал час для лирического разговора с Маргаритой как представительницей молодого актерского поколения. По графе — работа с творческой молодежью…

— А может, молодому актерскому поколению часа мало? — засмеялась Маргарита и привычно, словно делала это по сто раз на дню, скользнула в машину, на переднее сиденье. Бермут, покряхтывая, протиснул свои телеса через заднюю дверцу и с облегчением откинулся на сиденье.

— Я тоже был когда-то молодым и иногда, когда позволяли обстоятельства, шалил, но часа мне всегда хватало, потому что я больше думал про общественное, чем про личное.

— Оставьте, Иван Иванович, вашу демагогию, — сердито сказал Петруня. Машина легко набрала скорость, словно и ей присутствие Маргариты придавало силы. — У меня теперь только и радости — подсчитывать будущие гонорары и смотреть на хорошенькую женщину. Не отбирайте у меня хоть этого! Вы и так достаточно у меня отобрали!

— Я, уважаемый, только к слову… — присмирел и затих, словно его и не было в машине.

Ярослав дал прикурить Маргарите и закурил сам. Резковат он с Бермутом. Вспышка. Минута без грима. Появление Маргариты вывело его из равновесия. После съемки он отправит Бермута с «рафиком» и останется с Маргаритой. Да и сейчас в машине нет никого, кроме Маргариты. И еще — мальчика в бурках, с самодельными красными галошами, влюбленного в одноклассницу Маргариту, дочку председателя шептаковского колхоза. Он нашел ладонь девушки, поднес к губам, нежно поцеловал. Ногти на руке длинные, ярко-красные, кусочки мяса на кончиках пальцев. У той, которую он любил, ноготки были белые, короткие, обгрызенные, она грызла ногти на уроках, а он лихорадочно придумывал причину, чтобы обернуться и еще раз взглянуть на нее, он сидел впереди и нарочно забывал дома ластик, линейку, циркуль, чтобы поворачиваться по сто раз на день. Его пересадили в другой ряд, и Ярослав теперь смотрел на Маргариту сбоку, нежный овал щечки, черные брови, полные губы, смеющиеся лучистые глаза. Потом, когда они ходили с ней в ресторан во Мрине, она была и размалевана, и разодета, как эта нынешняя Маргарита, но запомнилась сельской девчонкой.

Вербы мчались навстречу желто-зеленым эскортом. Нет, эскорт — сопровождает. А вербы принимали парад. Парадом командую я, Ярослав Петруня, известный, талантливый, перспективный. И он же, Ярослав Петруня, идет по обочине, в своих незабвенных бурках, в фуфайке, в солдатской шапке с висящими ушами-отворотами, за плечами торба, в ней кусок старого сала, венок лука и трехлитровый бидон молока. Неужто это действительно он?

— Иван Иванович, деликатно закройте глаза, а вы, Маргарита, немедленно поцелуйте меня! — приказал. — Немедленно, иначе я не гарантирую безопасность пассажиров.

— Я не вижу ничего, кроме стрелки спидометра, которая полезла за стокилометровую отметку, — прогудел Бермут, но глаза закрыл — пухлой белой ладонью, Маргарита наклонилась, поцеловала Петруню, чуть коснувшись губами. Она пахла сигаретами и французскими духами.

Компенсация — мальчику в бурках, с торбой за плечами.

Через столько лет.

Горько усмехнулся.

— Благодарю. Положи руку на плечо. В тебе есть что-то магнетическое.

— Ой, мне еще никто такого не говорил!

— Что, уважаемые, могу отметить положительного в своей жизни: никогда не афишировал отношений с женщинами. И поэтому благополучно дожил до пенсии.

— Досидели, а не дожили.

— Уважаемый, муха жужжит, когда попадает в паутину. А мудрая, осторожная муха весь век сладко ест, сладко пьет, сладко грешит, но ее не слышно, не видно. Мораль басни небесполезна для вас, Ярослав Дмитриевич.