Катастрофа. Том I

Не явившиеся к сроку карались конфискацией всего имущества и заключением в тюрьму на все время продолжения работ по постройке подземного города.

Почти одновременно был расклеен по городу другой декрет, в силу которого все частные капиталы облагались прогрессивным налогом в размере от 30 до 80 процентов.

Оба эти декрета вызвали в городе огромную сенсацию. Возбужденные толпы народа собирались у стен и столбов, на которых они были наклеены, и горячо обсуждали их содержание.

Блузники ликовали.

— Наконец-то! — говорили они. — Зоотавры ввели всеобщее равенство. Давно пора!

Группа анархистов попыталась было использовать благоприятный момент и обращалась к толпе с зажигательными речами.

— Товарищи рабочие! — кричал один из них, взобравшись на тумбу и отчаянно жестикулируя. — Власть дезорганизована, буржуазия растерялась и готова сдать свои позиции. Такой момент вряд ли когда-либо повторится. Используем же его, товарищи рабочие! Сметем с лица земли последние остатки буржуазного владычества и на развалинах его водрузим наш стяг, стяг действительной свободы, равенства и братства! Нашими мозолистыми руками мы построим баррикады и дадим решительный бой нашим вековым угнетателям…

Увы! Эти речи не находили никакого отклика в сердцах толпы, и мозолистые руки продолжали спокойно оставаться в карманах брюк.

— Какие там баррикады! — благодушно усмехались ра-бочия. — Все равно зоотавры их разметают. А что касается развалин, то их, слава тебе Господи, немало теперь в Париже: иди и водружай себе на здоровье какие хочешь стяги.

Если декреты вызвали ликование в бедняках, то господа в рединготах и лайковых перчатках хмурились и ворчали.

— Это что же такое! Это уж хуже всякого социализма! — говорили они. — Только бунтовщикам да всяким агитаторам на руку!

На собрании, в спешном порядке созванном союзом «Друзей порядка», в который входили почти исключительно фабриканты, банкиры и крупные рантье, возбуждение умов достигло крайнего предела.

— Это возмутительно! — задыхаясь от гнева, кричал знаменитый «стальной король», Адольф Прюно, маленький толстый человечек с апоплексической шеей и выпуклыми рачьими глазами, испещренными сетью красных жилок. — Мы должны протестовать со всей энергией. Пусть там не забывают, что на нас держится вся промышленность, вся экономическая жизнь страны. Сегодня у меня отбирают 80 сантимов с каждого франка, а завтра, чего доброго, и остальное заберут. Вдобавок, многие из членов нашего Союза должны одеть блузу и идти копать землю рядом с какими-нибудь золоторотцами…

После долгих дебатов выбрана была делегация, которой было поручено сегодня же добиться свидания с президентом Стефеном и вручить ему обстоятельно мотивированный протест союза «Друзей порядка».

Стефен принял делегацию довольно сурово и от чтения протеста отказался.

— Мне некогда! — заявил он. — У меня каждая минута на счету. Говорите, в чем дело.

— Но, господин президент…

— Никаких «но»! Вы пришли хлопотать об отмене или смягчении опубликованных сегодня декретов? Да? В таком случае возвращайтесь к тем, которые вас послали, и скажите им от моего имени, что декреты останутся во всей своей силе и будут проводиться самым неуклонным образом. Больше скажу: очень возможно, что не сегодня-завтра мы объявим все капиталы, вплоть до последнего сантима, национальным достоянием. Тем хуже для вас и ваших друзей, если вы даже в этот трагический момент не можете возвыситься над узким, чисто шкурным эгоизмом!

— Но помилуйте, господин президент… Ведь эти декреты…

— Довольно! — резко перебил Стефен. — Я только считаю нужным предупредить вас, что за малейшее неподчинение или сокрытие истинных размеров капитала виновные будут заключены в тюрьму и с ними будут обращаться хуже, чем с ворами и убийцами. Об этом уж я позабочусь. Прощайте!

И он повернулся и вышел.

Уже с раннего утра мэрии были осаждены густыми толпами народа. Тысячи людей спешили ответить на призыв о трудовой мобилизации.

Преобладали рабочие, солдаты, мелкие ремесленники. У большинства вид был подавленный; но немало было и таких, которые смеялись, обменивались остротами.

— Эвона сколько народу валит! Этак мы, чего доброго, и до Америки докопаемся!

— Мы тута, а они там у себя в Нью-Йорке будут копать, — Бог даст, и встретимся!

— То-то на кротов страха нагоним!

— Дружбу с ними заведем: сами в кротов обратимся.

Тут же, в толпе, хмурые и пришибленные, стояли в ожидании очереди мобилизованные рантье, фабриканты, банкиры. Простой люд добродушно трунил над ними.

— Что, господа? И вас в работу запрягают? Ничего, это полезно.

— Вроде гимнастики!

— Для аппетита!

— Жира немного спустите, а то, того и гляди, кондрашка хватит.

— В Америке, вон, говорят, миллионеры черной работой заниматься стали: дрова колют, камни обтесывают, землю копают. Апоплексии боятся!

Какой-то рабочий, худой, изможденный, со впалой грудью и лихорадочно сверкающими на бескровном лице глазами, стал злобно ругать «буржуев».

— Ничего! — говорил он вперемежку с тяжелым удушливым кашлем. — Пускай поживут немного по-нашему! Довольно они из нас кровь пили!