Если не модернизировать средневекового сознания, то нет никаких оснований считать некоторые действия царя циничными. Г. Штаден сообщает, что Грозный «послал в земщину приказ. «Судите праведно, наши виноваты не были бы»[824]
. Этот приказ, переданный Штаденом, может быть и не очень точно, означал, что опричники, как избранные царем для выполнения особой миссии, не могут быть обвинены кем-либо, кроме царя: это противоречило бы царскому замыслу по наказанию зла. («Кто поемлет на избранныя Божия; Бог оправдаяй». — Рим. 8. 33.) Точно так же обстоит дело с образом жизни монастырской братии в опричнине и поведением царя-игумена. «Живя в упомянутом Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он обычно надевает куколь, черное и мрачное монашеское одеяние... И так великий князь, — писал А. Шлихтинг, — каждый день встает к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. Это же самое делают все остальные... Всех их он называет братией, также и они называют великого князя не иным именем, как брат. Между тем он соблюдает образ жизни вполне одинаковый с монахами. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же самое делают все...»[825] Таубе и Крузе подробно описали едва ли не каждый час жизни «монастырской» братии. Обратим внимание на одну интересную особенность психологии опричного братства. «После того как он [царь. —В одном из древнейших изображений Страшного Суда, в мозаике церкви св. Ангела (близ Капуи, XI в.) избранные (т.е. праведные) — исключительно монахи и лица духовные. Монашеская близость к Богу не противоречила осуществляемым опричным наказаниям.
До недавнего времени считалось, что дошедшее до нас в списке XVIII в. завещание Ивана Грозного было написано им в 1572 г. Эта дата, однако, не точна. Как уже упоминалось, новейшее исследование этого вопроса показывает, что царь обратился к завещанию, когда опасно заболел в марте 1579 г. Такой перенос даты весьма существенен, ибо в завещании царь признавался в тяжких грехах, притом известно, что с 1578 г. он вообще перестал казнить. Передатировка документа таким образом открывает весьма существенный момент в биографии Ивана Грозного: царь каялся... Весьма непросто определить, в чем именно, но, безусловно, это было покаяние. Люди того времени обычно выражали свои мысли и чувства, используя уже готовые художественные образы, но даже сквозь литературный этикет видна скорбная душа верующего в Бога человека, готовящего себя к вечности. Вопрос только — к какой? Ведь признаться в грехах надо перед Всевышним, который и так все знает, значит, это нужно не Богу, а самому грешнику. И царь открывается: виновен не только в «объядении и пиянствы», но и в «убивстве»! А того хуже: «Каиново убийство прешед». Не забыл царь напомнить себе, что в 1569 г. казнил ни в чем неповинного двоюродного брата Владимира Андреевича Старицкого... «Тело изнеможе, болезнует дух... и не сущу врачу, исцеляющему мя». Одиночество — удел тиранов: «утешающих не обретох». «Изгнан есмь...»: по мнению царя, он изгнан боярами, лишившими его достояния; царю тяжко, и в таком настроении он видит себя даже отрешенным от царского «достояния»...
В концовке завещания Ивана Грозного марта 1579 г. мы встречаем прямое упоминание опричнины, имеющее большое значение для понимания того, как царь воспринимал свое детище: «А что есьми учинил опришнину, и то на воле детей моих, Ивана и Федора, как им прибыльнее
и чинят, а образец им учинен готов»[827].Следует особо отметить, что документ этот систематически не изучался, и такая важная часть его, как преамбула, в которой царь кается и поучает своих детей, вообще выпала из поля зрения историков. Между тем именно преамбула позволяет понять, почему царь нарушил традицию оформления подобных документов, предпослав распорядительной части завещания столь большой по объему текст. Именно в преамбуле царь выразил нечто, имеющее прямое отношение к опричнине.