Катерина

Николай Васильевич Успенский Катерина

В крестьянской избе под образами лежал молодой парень с закрытыми глазами. Подле него стояла толпа народу. Слышался тихий шепот и сдержанные рыдания.

– Митревна, не засветить ли свечку у образа-то: может, полегче будет его душеньке…

Кто-то стал раздувать уголь; к образу поднесла восковую свечку с заплаканным лицом мать больного. Все перекрестились.

– Незымь горит…

– Ишь, касатка, ручки-то сложил, словно отходит!

– Кончается ровно…

Вскоре в избу вошел священник. Толпа расступилась; все поочередно стали подходить под благословенье.

– Давно болен-то? – спрашивал священник.

– Две недели, кормилец, – сказала хозяйка, – отнял у меня господь мужа, теперь отнимает сына…

– Не ропщи, Катерина: не сетуй на бога… что выше нас, о том мы не смеем размышлять…

– Уж известно…

– Смертный час не в нашей воле! может быть, из среды, здесь предстоящей, кого-нибудь завтра не будет…

– Знамо, завтра не будет, – согласилась толпа женщин, поддерживая руками свои подбородки.

– Выдьте в сени!

Бабы поплелись вон из избы; осталась одна мать больного.

Через день больной скончался. В избе, в сенях и на улице толпился народ. Причетники пели панихиды. Мать покойного, Катерина, усердно молилась богу, делая земные поклоны.

Когда запели вечная память, Катерина упала на пол. По приказанию священника ее вынесли на улицу.

Катерина лежала на улице, окруженная любопытными.

– Смотри, смотри… встает…

– Катеринушка! поди, милая, в избу…

– Зачем? – испуганно спросила Катерина.

– Там твой сынок… ведь его скоро понесут…

– Где ж твой Ванюшка-то?

– Какой Ванюшка?!

– Сынок-то… сынок-то твой.

– Ишь! ведь она помешалась.

– Ведь заправду, милая моя…

Катерина слушала этот приговор с изумлением. У ней не хватило сил отвечать толпе, но она думала: «Неужели заправду я помешалась? про какого Ваню они говорят?..»

Она сделала усилие встать, ей пособили и повели под руки в сени. В избе уже кончилось все; покойника вынесли на двор, и за ним вышел весь народ. Катерину подвели к гробу.

– Видишь, Катеринушка? вон он лежит…

– Какой же это такой? – говорила Катерина, разглядывая покойника, – это словно монах какой… весь в белом.

Катерина сдернула покрывало и, увидав лицо своего сына, принялась целовать его. Потом обратилась к народу:

– Ну, что же вы стоите?

Она подняла на голову крышку и пошла со двора, за ней понесли гроб.

Катерина торопливо шла по деревне, часто оглядываясь назад, несут ли ее сына? Мужикам и бабам, стоявшим у своих ворот, она говорила:

– Прощайте, добрые люди; поминайте моего Ванюшку.

– Ах, братец ты мой! – твердили мужики, покачивая головами.

– Рехнулась, слышь…

Катерина слышала все это и думала: «За что же они называют меня сумасшедшею? Чем же я рехнулась? Я все помню… идем мы в церковь… вон Ванюшку несут… вон сосед Петр… Савельевна… и не грех вам называть меня так? Я помню, как Савельевна приносила больному Ванюшке яблочка…»

Процессия приблизилась к церкви; крышку и носилки поставили на паперти.

В церкви причт, одетый в черные ризы, пел погребальные песни. Катерина сидела на скамеечке у гроба, обняв его рукой; ей очень нравилось, что все молятся о ее сыне и как следует провожают его на тот свет… А причетники пели громогласно: «Пла-ачу и рыдаю…» Катерина приветливо смотрела на баб, утиравших свои слезы…

Священник, по-видимому тронутый картиной несчастия, сказал мирянам речь, что сумасшедшая мать и покойник сын – пути великого промысла.

С тех пор как похоронили сына, Катерина сделалась особенно богомольной и не пропускала ни одной церковной службы. Она часто беседовала с священником, который объяснял ей, где теперь ее сын.

Была лунная осенняя ночь; петухи возвещали уже рассвет. Катерина в своей избе сбиралась к заутрени. Обутая в новые лапотки, она завернула в белый платок свечку и вышла на улицу… В некоторых избах горели утренние огни… Пропели последние петухи, и на востоке начали обозначаться розовые полосы… Месяц бледнел…

Катерина явилась в дом священника.

– Пора вставать… – говорила она, расхаживая по комнате, – а я уж Ванюшку своего проведала…

– Доброе дело…

– Ну, сбирайся… а я дьячкам велю благовестить.

В церкви горели огни… благовест кончился… В алтаре шумели ризы, в которые облачались церковнослужители… в трапезной раздавались шаги церковного старосты; в углу в белом платочке стояла сумасшедшая.

1867