Антония вдруг поймала себя на том, что её рука сама тянется к ящику стола, в котором лежат эти взрывоопасные и сочащиеся ядом письма от дочери. Нет! Работать, вычитывать, не отвлекаться! Что же за напасть такая? Забыть о Таське, забыть, пока не сделано дело!
Итак, коты! Коты, повесть, рукопись, вычитка, работа! Никаких Тась!
Легко сказать… С каждой страницы рукописи на неё буквально прыгала дочь со всеми своими глупостями, гадостями… дышала ей в лицо, кривлялась, строила рожи и даже… смеялась над ней. Конечно, что может быть глупее: пытаться запрещать себе думать о розовом слоне, как в том анекдоте. Сама же писала книгу с главной мыслью в башке — ударить дочь, унизить, растоптать и опозорить. Естественно, что в каждое слово, написанное собственноручно Антонией, вложен кусочек этой сверхзадачи, этой вожделенной цели и путеводной звезды «кошачьей» повести. Куда ж деваться от мыслей и образов? Как они были рядом с Антонией в процессе писания, так и будут теперь постоянно выглядывать из каждого абзаца. Надо просто взять себя в руки, отключить эмоции и спокойно делать свою работу, обычную завершающую работу… А потом можно будет расслабиться, вернуться опять к дочкиным письмам и много-много думать обо всём том, что составляет главную пружину злости и творчества писательницы. Но вычитывать работу надо спокойно и профессионально. Возьми себя в руки, Антония!
«
Коты. Главные свидетели и носители правды, истины, настоящего знания. Их невозможно обмануть, невозможно подкупить, они, как часть первозданной природы, не могут, не умеют лгать — природа не лжёт, она не человек! И таким образом, мнение котов становится истиной в последней инстанции, приговором без права пересмотра и амнистии. Свидетельства котов намного весомее и правдивее показаний любого человека, ибо человек может заблуждаться в своих взглядах и плутать в точках зрения, а котам сразу же дана природная мудрость — видеть суть. На этом всё и построено, это и должно убедить читателя в безусловной правдивости персонажей и правильности расставленных акцентов и данных оценок. Антония читала и, помимо удовлетворения, отчего-то всё больше испытывала странное беспокойство именно по поводу написанного. Нет, не о качестве речь. Напротив: пожалуй, в этот раз её злость и обида сумели высечь особенно яркую и талантливую искорку её дара. В некоторых местах у Антонии прямо дыхание перехватывало от, чего греха таить, восхищения собой. Она будто бы смотрела со стороны, читала чужой труд и удивлялась мастерству автора.
И в то же время в голове, будто сталкиваясь на трудном и нерегулируемом перекрёстке, теснились, толкаясь и сердито гудя, разные мысли и воспоминания, дочкины упрёки — реальные и из израильских писем, то, что было на самом деле и то, о чём Антония с ужасом узнавала из Тасиных откровений (не врёт она, никогда не врала, не умеет ведь даже!). Все красивые и так разумно построенные доводы писательницы, рождённые её талантом, безупречные образы и хлёсткие фразы как бы лбами врезались в эти жёсткие и такие убедительные вражьи аргументы и совсем некрасивые Тасины словесные конструкции и переставали быть безупречными и разумными, приобретая оттенок злобного сведения счётов, наветов и теряли свою правдивость на глазах. «Это просто потому, что я читаю, я! — кричала себе мысленно Антония. — Читатель будет поглощать текст безо всяких этих ненужных знаний-пониманий! У него не возникнет привкуса гадости!»
Антония охнула и откинулась в своём величественном кресле. Гадость. Это слово само по себе возникло в её сознании, как будто не она это, а сама Таська читает и морщится: «Какая гадость!» Сердце начало выстукивать неровный ритм, в печени предательски заныла болезнь. Сильно долбанула, зараза! Что это? Почему на сей раз всё идёт не так? Почему по телу вместо блаженной неги отмщения и кайфа исполина-победителя растекаются вместе с желчью и боль, и стыд, и страх?