Кати в Париже

Вообще-то я не люблю, когда Леннарт ездит по Парижу, я так нервничаю! Здесь, на левом берегу, все идет хорошо, но, как только мы попадаем в пробку на Place de la Concorde, у меня душа уходит в пятки. Чтобы нам удалось выбраться отсюда живыми, мне лучше всего помочь этому по-своему: зажмурить глаза, когда грозит явная опасность, впиться ногтями в ладони и согнуть «Кати б- 'Нлрифе пальцы ног так, чтобы в икрах начались судороги. Но никогда ничего не случалось, да и на этот раз все прошло счастливо. Я так усердно сгибала пальцы, проезжая мимо Champs Elysees, и крепко-крепко зажмуривала глаза, объезжая Триумфальную арку, что мы без всяких неприятностей смогли свернуть на Avenue Foch[86].

Здесь движение было более спокойным, и я осторожно попробовала рискнуть выпрямить пальцы ног. Все прошло хорошо, и опасность на этот раз миновала! Мы медленно ехали вдоль знаменитой авеню. Здесь в шикарных домах с зелеными лужайками перед фасадами жили богачи.

— Не странно ли, — заметил Леннарт, — и на богатых, и на бедных смотреть интересно. Все то, что посредине, между ними, не заслуживает внимания.

— Да, ты прав, — согласилась я. — На дом миллионера и на дом самого последнего бедняка смотришь всякий раз, когда попадаешь в другую страну! Только крайности, только контрасты. То, что не относится ни к тому ни к другому, никого не интересует.

— Так всегда, — подхватила Ева. — Если хочешь, чтобы тебя по-настоящему заметили, надо быть человеком крайностей: либо Маленькой Дурочкой, либо женой Ага-Хана[87], либо прекрасной, как день, либо такой уродиной, что у людей перехватывает дыхание, когда они тебя видят!

Мы немного порассуждали на эту тему, въезжая в светлую зелень Булонского леса, и пришли к приятному заключению, что мы, пожалуй, те, кто находится посредине, и если даже мы не очень достойны, чтобы на нас смотреть, все равно это самый счастливый случай.

— Если нам только удастся отыскать свободное место, мы увидим воочию, что такое завтрак sur I’herbe[88] — сказала Ева.

— А не покататься ли нам сначала немножко на лодке? — предложил Леннарт.

— Ой, в самом деле, это можно? — воскликнула Ева. — Ой, как чудесно! Я не гребла с тех пор, как малышкой ездила к бабушке в Эдлескуг и там по вечерам каталась на лодке по озеру Эдслан. А как называется это озеро?

— Lac Inferieur[89], — ответил Леннарт.

— Пожалуй, оно значительно уступает Эдслан, — сказала Ева. — Не такое большое.

Озеро сверкало на солнце. Оно выглядело заманчиво, даже если его нельзя было сравнить с Эдслан. Маленькие лодки с молодыми парижанами и парижанками лениво скользили вдоль одетых кудрявой зеленью берегов. Мы взяли напрокат две лодки, потому что Ева непременно хотела оживить воспоминания детства и грести самой.

— Если я закрою глаза, то смогу представить, что это Эдслан, — сказала она.

— Если ты закроешь глаза, ты будешь сталкиваться с каждой встречной лодкой, — предупредил Леннарт, беря в руки весла.

Мы заскользили по тихой водной глади среди множества других лодок. В основном в них сидели молодые пары, однако встречались и милые папы, плававшие по озеру с веселыми щебечущими детьми.

— Подумай только, — сказала я Леннарту, — когда эти дети вырастут и станут рассказывать об озере своего детства, они будут иметь в виду искусственное озеро в Булонском лесу, разве это не странно? А как называется озеро твоего детства, Леннарт? Ты никогда мне об этом не рассказывал.

— Канхольмский фьорд, — ответил Леннарт. — Я жил там каждое лето, пока мне не исполнилось десять лет. А потом папе больше понравилось западное побережье. Но именно в Канхольмском фьорде я научился плавать, и там я поймал своего первого окуня. Тот день я не забуду никогда!

— Как ужасно думать, что тебе было шесть лет и десять, а я тебя тогда не знала. Мальчика, который был десятилетним Леннартом, больше не существует, он все равно что исчез, словно умер в день своего десятилетия, и я никогда не узнаю, каким он был.

— Радуйся, — засмеялся Леннарт, — в детстве я был на редкость растрепанным мальчуганом.

— Не может этого быть, — запротестовала я.

— Да, я только и делал, что озорничал, насколько я себя помню.

— Ты несправедлив к десятилетнему Леннарту! — возмутилась я. — Неужели ты не можешь сказать о нем ничего хорошего?

— Он любил животных! — вспомнил Леннарт. — Могу поклясться — более преданного друга собак никогда на свете не было. У меня был пес, которого я любил чуть ли не больше, чем маму и папу. Возможно, такое бывает с малышами, у которых нет ни братьев, ни сестер.

— Жаль нас, у которых нет ни братьев, ни сестер, — сказала я. — Я обычно играла в такую игру, будто у меня семь сестер и семь братьев. Моим детям эта игра не понадобится, так я решила!

— А сколько тебе нужно детей? — спросил Леннарт, избегая столкновения со встречной посудиной.

— Примерно столько, сколько помещается в этой лодке, — сказала я, указывая на лодку, битком набитую нарядными детьми разных возрастов.

Леннарт посмотрел на меня и улыбнулся.

— Это хорошо, — сказал он. — Только бы они были похожи на свою мать и…