Кати в Париже

Существуют небольшие промежутки времени, отдельные часы, которые вспоминаешь! Часы абсолютной законченности, абсолютного совершенства, когда ничего больше не требуешь, ничего не желаешь. Стоишь, держа кубок жизни в руках, и не смеешь шевельнуться, чтобы не расплескать ни единой драгоценной капли. Иногда этими летними вечерами я испытывала такие чувства… Небо мрачнело за нашим окном, но по-настоящему темно не становилось. Мы сидели в сумерках, и я слышала, как болтают и смеются Леннарт с Петером и Евой. Шутка на легких крыльях так и летала между ними, а я сидела молча, боясь шевельнуться…

О Леннарт! Из какого дальнего райского уголка прилетает в наше окно ночной ветер? И неужели это и вправду мой дом? Мой дом… мой Леннарт… а как я люблю Еву и Петера… и мои чайные чашки… и мою белую вазу, ты так красива, красива, красива, ты скоро треснешь, ведь такое краткое время отпущено для той, что так совершенна…

А где-то в самой глубине моей души живет удивительная уверенность… ребенок?

— Кати, ты сегодня вечером чем-то огорчена? — спрашивает Леннарт.

— Огорчена! ОГОРЧЕНА! Я могла бы заплакать оттого, что я так счастлива!

XIV

Естественно, случались и не такие розово-алые часы. Случались и часы, когда я уставала. Собственно говоря, я не понимала, почему мне приходилось теперь работать гораздо больше, чем раньше. У нас с Евой тоже было маленькое хозяйство на двоих. Почему же хозяйство мое с Леннартом было куда более обременительным? Ведь Леннарт помогал мне, сколько мог. Он накрывал на стол, и вытирал посуду, и застилал свою кровать. А иногда пылесосил квартиру, выражение его лица было как у маленького мальчика, получившего в подарок новую игрушечную машину для развлечения. Создавалось впечатление, что пыль для него — дело второстепенное, гораздо важнее было выяснить, с какого точно расстояния может поглотить пылесос определенный клочок бумаги. Кроме того, Леннарт частенько считал уборку излишней. «Здесь ведь так красиво! — говорил он. — Пойдем погуляем лучше в Юргордене».

И я охотно швыряла тогда все, что было под рукой. Я постановила для себя, что Леннарт всегда будет для меня на первом плане, а хлопоты по хозяйству — на втором. Ведь лето так коротко, а вечера так красивы! Темными дорогами бродили мы вдоль залива Юргордсбруннсвикен и смотрели, как августовская луна, словно большой сочный апельсин, поднимается над дубовыми рощами Юргордеиа. И я говорила себе, что эти странствия с Леннартом я буду вспоминать до девяноста лет. Мне ни в коем случае, когда настанет осень моих дней, не придется сказать: «Все лето напролет я занималась уборкой. Это было первое лето нашей жизни, а потом мы так состарились, а потом настал конец!»

Но тем не менее иной раз приходилось делать уборку. Я ненавижу пепельницы, полные окурков, клочья пыли под мебелью, полуувядшие цветы и крошки под столом. Я так люблю свой дом! Каждый день, приходя из конторы, я, стоя в дверях гостиной, молюсь. Это лучше всего делать именно здесь. Мои глаза блуждают по комнате — книжная полка под окном, красивый старинный шкаф из дома Леннарта, наш круглый белый стол, акварели над цветастым диваном, светлые шторы…

Мне все нравится, и я не желаю обманывать себя в этот миг наслаждения, совершенно пренебрегая уборкой.

Было и еще кое-что. Прежде мне нужно было содержать в порядке лишь мои собственные платья. Теперь же внезапно в мешке для грязного белья оказывалось множество грязных рубашек. Приготовление же еды для двоих, когда эти двое были Леннарт и я, было что-то совсем другое, чем для меня и Евы. Теперь мне одной приходилось выдумывать меню к обеду, бегать на рынок Хёторсхаллен[163] во время перерывов на ленч и желательно приготовлять обед, когда Леннарт приходил домой на час позднее меня. Иногда мне в голову приходило, что еда и ее приготовление — тоже нудное занятие, и почему ученые не могут придумать вместо нее какие-нибудь пилюли? Но ученые, разумеется, были мужчины, и им не надо было каждое утро разрешать сложную проблему, что готовить: голубцы или овощной суп? Ведь в том, что надо каждый день в течение всей жизни обедать, таилось что-то чрезвычайно неприятное. Иногда я не могла отделаться от мыслей обо всех этих голубцах и рыбных котлетах, и я видела, как они длинным бесконечным рядом тянутся на моем жизненном пути. Я считала, что, возможно, привычка есть регулярно каждый день — глупая, и однажды сделала попытку спросить Леннарта:

— Послушай-ка, а будет у нас сегодня обед?

— Что у нас будет на о… — начало было Леннарт.

— Нет! — оборвала я его. — Меня интересует, будет ли у нас сегодня какой-нибудь обед?

— А почему его у нас не будет? — спросил Леннарт, беспокойно вытаращив глаза.

И я объяснила ему, что у меня теперь совершенно новая теория в рамках науки о питании, которая сводится к тому, чтобы в полной тишине поглощать обед только три раза в неделю.

Леннарт сказал, что у него тоже есть своя теория и что моя ошибочна. И тогда я неохотно отправилась в кухню и приготовила маленький горький капустный пудинг.