Катя

Ресторан на первом этаже этой гостиницы был превращен в дискуссионную площадку. Зрители сидели перед эстрадой плотными рядами, как в кинотеатре перед экраном. В проходах находились телекамеры и лишь в самом конце, у барной стойки, было несколько свободных столиков.

В глубине сцены стояли два офисных дивана, на одном из них в одиночестве сидел Олег.

За локально освещенной трибуной стоял Леонид Мещерский. Он говорил напористо, эмоционально и страстно:

– Справедливость – это понятие о должном, содержащее в себе требование соответствия деяния и воздаяния, – напомнил он публике. – Почему мы сегодня говорим о справедливости? Да потому, что перед нами вплотную стоит вопрос выживания. Физического выживания! Справедливость – это социальный инстинкт коллективного выживания!

Катя вошла в гостиницу и, услышав страстный голос из ресторана, с интересом заглянула в зал.

– Допустив невероятное расслоение, – продолжал Мещерский, – правящий класс допустил чудовищную несправедливость! Мы уже находимся в состоянии национального бедствия. Мы на пороге гибели российской цивилизации! Я еще буду говорить об этом подробнее, а пока хочу сказать, что неспособность правящего класса держаться определенных рамок справедливости – это есть неспособность решать задачи выживания страны. Эта неспособность, очевидным образом, ведет к катастрофе. Так же очевидно, что спасение от катастрофы – это революция! Древний Рим, утопая в роскоши, коррупции и разврате, не был спасен революцией, он просто позорно исчез! И сегодня у нас один выбор – революция сверху или революция снизу! Этот вопрос стоит на повестке дня, этот и только этот!

Зал бурно аплодировал, что-то кричал, шумел, возмущался и топал ногами. Катя перебралась к бару, взяла коктейль и уселась на высокий табурет у стойки.

Тем временем на сцене к микрофону подошел Олег.

– Согласен, – сказал он, – положение очень серьезное. Где же выход? Каждого из нас волнует падение уровня жизни. Хаос революции в разы усилит это падение! Только политическая конкуренция может обеспечить баланс для свободного развития. О какой революции идет речь? Социалистической? Социализм ликвидировал частную собственность, ликвидировал конкуренцию, лишил возможности активных граждан воплощать свои идеи, улучшать качество товаров и услуг и, тем самым, обрек себя на гибель. Наши отцы и деды еще помнят советскую бытовую технику, одежду и обувь в советских магазинах – их это не устраивало!

***

Оскалив острые клыки, огромный ротвейлер бросился на решетчатую дверь вольера, которая едва не слетела с петель от удара его мощных лап.

Миска с мясом из рук Никиты полетела на землю. Вчерашний морпех рефлекторно отпружинил и суетливо достал пистолет.

– Замочу гада! – сказал он и передернул затвор, но чья-то крепкая рука остановила его вскинутую руку.

– Разве он не один из нас? – прозвучал хрипловатый мужской голос.

Никита удивленно посмотрел на внезапно возникшего Гию, внешний вид которого, как нельзя лучше, соответствовал образу солдата удачи. Впрочем, все обитатели этого коттеджа-базы выглядели примерно так же.

– Что? Не видишь?! – Никита кивнул в сторону вольера. – Жанна сказала, если что – мочить.

– Как его зовут? – спросил Гия, глядя на злобно рычащего пса.

– Гарри.

– Чей зверюга?

– Погиб хозяин.

Гия шагнул к вольеру и по-звериному втянул запах. Гарри щетинился и рычал, оскалив свои острые клыки.

– Сидеть! – скомандовал Гия, поднимая руку. – Сиди тихо, и я не причиню тебе зла. Сидеть!

Напряжение ушло из тела зверя, он как бы прислушался. Гия поднял вторую руку, показывая открытые ладони.

– Смотри, Гарри, я безоружен, – сказал он, – но я убью тебя, если хочешь умереть. Если хочешь жить, я буду делиться с тобой едой.

Гарри, глубоко вздыхая, зевнул, клацнул зубами и неожиданно сел.

– Во-от. Вот так, – одобрил Гия, ногой двинул миску с мясом, открыл задвижку и осторожно потянул на себя скрипучую дверь.

Гарри встал, насторожился. Гия опустился на одно колено и в упор посмотрел на Гарри. Гарри принюхался.

– Запомни мой запах, Гарри, а я запомню твой, и, может быть, мы станем братьями.

Гия поставил миску с мясом за решетку. Гарри перебирая передними лапами, склонил голову.

– Ешь! – сказал Гия, закрыл дверь и спокойно пошел к дому.

Никита спрятал пистолет и с удивлением смотрел то на уходящего Гию, то на жадно глотающего куски сырого мяса Гарри.

– Никита! – крикнул Зураб, выскочив из дома.

Прыгая со ступенек, он споткнулся и, пытаясь удержаться на ногах, ухватился за Гию.

– Никит-ты кто? Новенький? Оп! – Сделав подсечку, Зураб свалил Гию с ног.

Решетка вольера содрогнулась от мощного удара злобно рычащего пса.

Падая, Гия зацепил ногу Зураба, другой ногой ударил его под колено. Вскрикнув, Зураб рухнул на спину, и тут же в его щеку уперся ствол, а горло, прижимая к земле, сдавила крепкая жилистая рука Гии.

– Слушай, урод, – сказал Гия, – я не новенький – ты не старенький. Твоя мать ещё в девках ходила, а я уже воевал на всех континентах, и то, что я еще не разнес тебе башку – чудо!

В кармане у Никиты зазвонил телефон.