Катя

Следующие две недели выдались очень нелегкими. Люба чувствовала себя удовлетворительно. Назначения все выполняла беспрекословно. Мы с ней много разговаривали. Она рассказывала о годах в Америке, я — о том, как появился на свет Сашенька, и о том, что она пропустила за все эти годы. Она жутко расстроилась, что ее брат не Корецкий и что ее отец так и не женился на мне. В общем, с Любой мы стали подружками. А вот мой мужчина и Любин молодой муж показали себя во всей красе.

Ежедневно я выдерживала атаки директора клиники на отделение. Он вмешивался во все: в питание, лечение, уборку. И все абсолютно было плохо. Потом он орал на сотрудников и на меня. Дальше у него начинались боли в области сердца, повышалось давление. Прибегал Борисов, приводил только ему известными способами Александра Валерьевича в норму и снова просил пройти нормальный курс лечения. На шум и суету прибегала Люба, пугалась состояния отца, дальше приходилось опять заниматься ею и ее напряженной маткой. Затем ко мне в кабинет вбегал, выпучив глаза, Саша Борисов и чуть ли не угрожал физической расправой, если я не сохраню беременность. И так каждый день; вставая утром с постели, я меньше всего хотела идти на работу. Но все обошлось.

Беременность мы сохранили, несмотря на великое усердие мужчин. Люба отправилась домой, сдала сессию на отлично, и у меня наступило затишье. Даже персонал так обрадовался, что сотрудники отказались от отгулов за переработки.

Однако мы с сотрудниками рано радовались. У Любы опять случилась угроза. Теперь в двадцать три недели. Я положила девочку в стационар. От одноместной палаты она категорически отказалась, объяснив, что ей нужно отвлечься от внимания отца и мужа. В общей палате хоть поболтать будет с кем, на людей посмотреть, послушать, кто, как и чем живет. Я поняла, она все будет анализировать. Опыта набираться, так сказать. Я положила ее в общую палату аж на пять человек. Выглядела девочка достаточно смешно: необыкновенно тоненькая и живот как будто прилепили. Сзади тонкая талия и никаких намеков на беременность. А впереди острый, торчащий животик. Девочка быстро наладила отношения с другими. И, на первый взгляд, совсем не отличалась от них. Она сказала, что студентка, что было правдой. В палате лежали три женщины до тридцати лет, одна под сорок и еще одна сорока семи. Думала, климакс, пока он не зашевелился. Потом решила делать аборт. Никто ей его делать не стал. Мужа у нее не было и прервать беременность решили по социальным показаниям. Сейчас ее готовили. Обследование и прочая муть, а завтра я должна была начинать вызывать роды. Именно роды.

Что делают в палатах больные, говорят за жизнь, вот и эти говорили.

Я сделала обход. Палата моя.

Пригласила консультанта из терапии. Мне бы эту, с родами, посмотреть, чтобы не влипнуть в патологию завтра, и еще одну с отеками тоже проконсультировать следовало. ЭКГ мы сняли, вот теперь ее можно и терапевту на растерзание. Думала, придет Вера. У Борисова защита на носу, дел невпроворот, что в отделении, что по диссертации. Но пришел он собственной персоной.

Хорош он был чертовски. Впрочем, как всегда. Я таяла, глядя на него. Не знаю, кто как, а я всегда представляла его звездой Голливуда. На нем халат с фонендоскопом смотрелись как фрак с бабочкой на супермодели. Он был великолепен, что бы на нем ни было надето. Рост, фактура, плечи, узкий таз, белокурая кудрявая шевелюра всегда в лирическом беспорядке, красиво очерченные губы и потрясающие синие глаза в обрамлении темных густых ресниц.

— Екатерина Семеновна, я не удержался, я к Любе после консультации забегу?

— А после работы?

— После работы само собой. Ей же скучно.

— Она в общей палате, так что ты туда и идешь.

— Как в общей? — возмутился он. — А отдельной не было? Я с ней ночевать хотел.

— Извини, это было ее желание. А ночевать ты будешь дома. Я приготовлю ей поесть и завтра принесу. Ты приходи к нам на ужин. Не чужой однако.

— Хорошо, спасибо.

Он вошел в палату. Я за ним.

— Добрый день, девушки. Так, мне нужны Верескова и Иванова.

Женщины дружно стали приводить себя в прядок, ну насколько можно это сделать, лежа в стационаре и под пристальным взглядом молодого красивого врача. Он же подмигнул Любе и прошел к койке Вересковой. Слушал он ее долго, то так, то так. Потом пальпировал живот, аккуратно, нежно. Я смотрела. Назначил УЗИ почек. Потом занялся Ивановой. Послушал, осмотрел, изучил анализы.

— Вы здоровы.

— Я знаю. Что вы так смотрите? Осуждаете?

— Как врач не имею права вас осуждать, а как человек… Какая разница.

— У вас есть дети? — довольно агрессивно спросила она.

— Скоро будет.

— Вы знаете, сколько всего надо, чтобы вырастить ребенка?

— Знаю. Его достаточно любить.

— Вы слишком молоды, чтобы понимать. У меня дочери восемнадцать. Мужа нет.

— Дочь вполне взрослая, чтобы помочь, а отсутствие мужа — не вопрос. Вам же его не ветром надуло. Вы свой срок знаете? Двадцать девять-тридцать недель. Он уже жизнеспособный. А если он завтра закричит? Что прикажете делать?

— А что вы делаете в таких случаях?