Катилинарии. Пеплум. Топливо

– Не все ваши современники так же безнадежны, как вы. Среди ваших читателей найдутся такие, кто будет мной восхищаться, ни секунды не сомневаюсь.

– Вам нужно, чтобы вами восхищались, не так ли?

– Конечно. Я горжусь тем, что сделал. И поэтому жажду восхищения. Слава – прекрасная и благородная вещь.

– Никогда не слышала, чтобы Вовенарга цитировали так некстати.

– Кто такой Вовенарг?

– Еще один из тех, кто по вашим меркам написал слишком мало. Но не будем терять время. Отправьте меня в 1995 год – и, пожалуйста, не позднее 9 мая.

– Вы так любите свое время, что не хотите пропустить ни дня?

– Дело не в этом. Это все мой гибискус, он и дня не протянет без полива.

– Вы самое нелепое существо из всех, кого я встречал.

– Потому что дорожу своим гибискусом?

– Я рассказываю ей о Помпеях, пересекаю вместе с ней две с половиной тысячи лет, толкую о самых значительных научных законах в Истории, а она думает лишь о том, как полить свой гибискус.

– У каждого свои ценности, сударь.

– Как же несправедливо, что мысль об извержении пришла именно в вашу голову.

– Я того же мнения. Однако в моей голове она наделает меньше бед, чем в вашей. Могу я вас попросить перенести меня прямо домой? Не хочу просыпаться в больнице.

– Она еще и требования выставляет!

– Это в ваших же интересах: если я проснусь в больнице, то буду думать, что наша встреча – всего лишь сон под наркозом. А если проснусь у себя, буду знать, что все правда.

– Так и быть.

* * *

Аппарат для перемещений во времени по форме напоминал капсулу. Цельсий уже собирался закрыть стеклянную дверь, как вдруг спросил:

– Вы ничего не хотите сказать мне?

– Прощайте.

– Конечно, мы не понравились друг другу, но мы пережили вместе волнующие минуты. Я ни перед кем еще так не изливал душу. Вы единственная, кто знает меня.

– Потрясающе.

– Вместо того чтобы смеяться, не хотите ли вы сказать мне что-нибудь существенное?

– Что-нибудь существенное? С чего бы мне говорить вам что-то существенное?

– Все-таки не каждый день случается то, что с нами произошло. Это должно вызвать у вас какие-то чувства, вдохновить на какую-нибудь фразу.

– Бог мой, нет, ни на что меня это не вдохновляет.

– Вы меня не обманете. Писатели обожают последние фразы.

– Понятно. Вам нужны исторические слова, послание предков потомкам?

– Ну да, к примеру.

– Сейчас… Придумала.

– Слушаю вас.

– Фи.

– Как, простите?

– Фи, сударь.

– А что это значит?

– Такого слова нет больше?

– Я никогда его слышал.

– Что ж, когда пойдете в Главное Хранилище искать мое наследие, воспользуйтесь случаем и загляните в какой-нибудь старый словарь. Это станет для вас последним сюрпризом.

– Как пишется это странное слово?

– Эф – И. Фи.

– Всего две буквы? И это все, что вы можете сказать?

– Будьте спокойны, когда вы узнаете его значение и этимологию, то увидите, что я вас не обидела.

– Но что оно собой представляет? Наречие, императив?

– Обыкновенное междометие.

– Опять ваши архаизмы!

– Да я сама по себе архаизм. Пожалуйста, отправьте меня в мою архаическую эпоху. Жду не дождусь, чтобы вы пошли посмотреть словарь.

– Что ж, прощайте. Привет вашему гибискусу.

– Прощайте, Цельсий.

* * *

Я проснулась у себя дома.

Полив гибискус, спустилась на первый этаж за почтой. На письмах стояла вчерашняя дата – 8 мая 1995 года. Цельсий сдержал слово.

Мне повстречался сосед, который как-то странно на меня поглядел, и я заметила, что все еще одета в пеплум. Точно актриса, сбежавшая со съемок фильма Сесила де Милля[23].

Я поднялась в квартиру. Сняла пеплум: на животе виднелся шов после операции.

9 мая был вторник.

Цельсий оказался прав: я не могла не написать о нем книгу.

Это оказалось нелегко, пришлось восстанавливать нашу долгую беседу по памяти. Места, где встречались научные подробности, я описала приблизительно.

Несколько дней спустя я получила письмо от своего итальянского издателя, чей офис находился в Неаполе. Я подумала, что оттуда совсем недалеко до Помпей. Хорошо бы ему пригласить меня в гости.

Мне ужасно хочется съездить на Юг – настоящий, большой Юг.

Закончив рукопись, я отнесла ее в редакцию. И уточнила, что история подлинная.

Никто мне так и не поверил.

Топливо

Моему отцу

Действие первое

Сцена представляет собой комнату; всю заднюю стену занимают стеллажи, переполненные книгами. Остальная обстановка поражает своим убожеством: ни столов, ни секретера, ни кресел, только несколько деревянных стульев и справа, в углу, большая чугунная печка.

М у ж ч и н а лет пятидесяти сидит на одном из стульев и что-то пишет, положив стопку бумаги на колени. На нем свитер с высоким воротом.

Входит мужчина лет тридцати – Д а н и е л ь; он в теплом пальто, которое, войдя, не снимает.

Даниель. Уже работаете, профессор?

Профессор (не поднимая головы). Да уж целый час.

Даниель берет стул, переносит его поближе к печке. Садится.

Даниель. До войны вы не имели обыкновения так рано подниматься.