Каторга

Вот факты. Не дальше как осенью этого года при посадке партии на «Ярославль» была обнаружена такая смена. Знаменитостью по части сменок является какой-то Иван Пройди-Свет. Личность, ставшая какой-то мифической. В течение трех лет на пароход доставлялся для отправки на Сахалин бродяга Иван Пройди-Свет, – и каждый раз перед отходом парохода получалась телеграмма: «Вернуть бродягу, доставленного под именем «Ивана Пройди-Свет», потому что это не настоящий». Кто же этот Иван Пройди-Свет, где он, – так и остается неизвестным. Вспомните Агафью Золотых[34], вместо которой с Сахалина была освобождена, до Одессы доставлена и в Одессе бежала какая-то другая арестантка. На Сахалине славится каторжанин Блоха, когда-то знаменитый московский убийца. Личность, тоже ставшая полумифической. В каждой тюрьме бывал арестант Блоха, – и всегда в конце концов оказывалось, что это не настоящий. На Сахалине было одно время двое Блох, но ни один из них не был тем настоящим, неуловимым, которому за его неуловимость каторга дала прозвище Блоха. Сменки происходят в сахалинских тюрьмах и при пересылке партий из поста в пост. Где же проследить за карточками, когда их тысячи? Кому следить? Карточки снимаются, складываются. И лежат карточки в шкапу, а арестанты в тюрьме распоряжаются сами по себе…

Я несколько уклонился в сторону, но, говоря о майданщиках, нельзя не говорить и о сменках, потому что нигде так ярко не обрисовывается этот тип. Ростовщик, кабатчик, содержатель игорного дома – он напоминает какого-то большого паука, сидящего в углу и высасывающего кровь из бьющихся в его тенетах преступников и несчастных.

Принимаются ли какие-нибудь меры против майданщиков?

Принимаются. Смотритель Рыковской тюрьмы с гордостью говорил мне, что в его тюрьме нет больше майданов, и очень подробно рассказывал мне, как он этого добился.

Это не помешало мне в тот же день, когда мне понадобились в тюрьме спички, купить их… в майдане.

Асмодеи – это Плюшкины каторги. Асмодеем называется арестант, который копит деньгу и отказывает себе для этого в самом необходимом. Нигде, вероятно, эта страсть – скупость – не выражается в таких уродливых формах. В этом мире «промотчиков», если у арестанта вспыхивает скупость, то она вспыхивает с могуществом настоящей страсти и охватывает человека целиком. Асмодей продает выдаваемые ему в месяц 24 золотника мыла и четверть кирпича чаю.

Из скудного арестантского пайка продает половину выдаваемого на день хлеба. Ухитряется по два срока носить казенное платье, которое уже к концу первого-то срока превращается обыкновенно в лохмотья. Оборванец даже среди арестантов, вечно полуголодный, он должен каждую минуту дрожать, чтобы его не обокрали, беспрестанно откапывать и закапывать в другое место деньги так, чтобы за ним не подсмотрели десятки зорко следящих арестантских глаз. Или носить эти деньги постоянно при себе, в ладанке на теле, ежесекундно боясь, что их срежут. Морить себя голодом, вести непрерывную борьбу с обитателями каторги, дрожать за себя, отравлять себе и без того гнусное существование – и для чего?

Я сидел как-то в Дербинской богадельне.

– Барин, барин, глянь!

Старый слепой бродяга заснул на нарах. Халат сполз, грудь еле прикрытая отвратительными грязными лохмотьями, обнажилась. Старик спал, зажав в руке висевшую на груди ладанку с деньгами. Он уже лет десять иначе не спит, как держа в руке заветную ладанку.

– Тс! – подмигнул один из старых каторжан и тихонько тронул старика за руку.

Слепой старик вскочил, словно его ударило электрическим током, и, не выпуская из рук ладанки, другой рукой моментально выхватил из-под подушки «жулика» (арестантский нож). Он сидел на нарах, хлопая своими бельмами, ворочая головой и на слух стараясь определить, где опасность. В эту минуту он был похож на испуганного днем филина. Когда раздался общий хохот, он понял, что над ним подшутили, и принялся неистово ругаться. И, право, трудно сказать, кто тут был более ужасен и отвратителен: эти ли развратничающие, пьянствующие, азартные игроки-старики, или этот асмодей, десять лет спящий с ладанкой в руке и ножом под подушкой.

Асмодей часто для увеличения своего состояния занимается ростовщичеством. Для ростовщика у каторги есть два названия. Ростовщик-татарин титулуется бабаем, ростовщиков-русских называют отцами. Обычный заклад арестантского имущества – «до петухов», то есть на ночь, до утренней поверки. «За ночь выиграешь». Причем самым божеским процентом считается 5 копеек с рубля. Но обыкновенно процент бывает выше и зависит от нужды в деньгах. Для займов без залога никаких правил нет. «За сколько согласились, то и ладно». Дают взаймы под получку казенных вещей, под кражу, под убийство. Нищие и игроки, – тюрьма всегда вся в руках бабаев и отцов. Целая масса преступлений на Сахалине объясняется тем, что бабаи или отцы насели: зарежь да отдай. В Александровской кандальной тюрьме есть интересный тип – Болданов. Он сослан за то, что зарезал целую семью, – и на Сахалине в первый день Пасхи зарезал поселенца из-за шестидесяти копеек.