Каторга

- Мне убивать идти! Мне! - всплескивал он руками, и на лице его выражалось даже сожаление к людям, способным вообразить себе такую нелепицу. - Да зачем мне? Да я, случалось, открывал кассы, когда хозяин тут же по соседству в комнатах сидел, - и никто ничего не слышал.

Павлопуло никогда не говорил "ломать" кассу, всегда мягко: "открывать". "Ломати кассии глупо, кассии открывати нузино!" - по его словам.

- Я бы кассу и открыл, и деньги взял, и ушел, - Лившиц бы и не проснулся! И вдруг я буду идти на убийство!..

- Ну, однако! - прервал его разглагольствование председатель. - Ведь вы сами же говорите, что при вас револьвер был.

- И не только револьвер, но еще и кинжал, но еще и кастет! - горячо воскликнул Павлопуло. - Да ведь вы посудите, в какую компанию я шел! Что это за публика? Вы посмотрите только на их физиономии! Хороши?

Томилин при этих словах оглянулся и только презрительно посмотрел на Павлопуло своими серыми, холодными, спокойными глазами.

- Ведь эта "публика" за пятачок человека зарезать готова! - горячо продолжал Павлопуло. - Ведь это негодяи! А при мне были и часы, и перстни, и портсигар золотой. Должен же был я с собой для них оружие захватить. Ведь они меня при дележе могли убить!

В действительности, убийство Лившица произошло так:

Убийства не затевалось. Затевали только грабеж. Душой предприятия была вдова-ювелирша, покупательница краденого. От своей знакомой Каминкер она слыхала, что у "хозяина" все деньги хранятся дома, и "свела" ее со своими знакомыми, неоднократно продававшими ей краденое, громилами Томилиным и Львовым. Но как открыть кассу? Самим сломать, не зная, как это делается, - весь дом на ноги поднимешь. Компания воспользовалась прибытием в Одессу "по делам" знаменитого "специалиста" "пана" и предложила ему принять участие.

"Пан" пошел на "хорошее дело" с обычной осторожностью. Приказал Каминкер сломать замок у двери и, в качестве слесаря, позвать его. Явившись, под видом слесаря, в дом, осмотрел расположение комнат, мельком взглянул на кассу:

- Мне на кассу достаточно раз взглянуть, чтобы понять ее. Касса, я сразу увидел, была нетрудная. У меня в практике бывали такие.

Павлопуло объявил компании:

- Дело легкое!

Но предупредил:

- Только помните, чтобы без глупостей. На глупость я не пойду. Да и не к чему, Лившиц и не услышит, как я открою кассу.

Это мне и Томилин на Сахалине говорил:

- Такой уговор, действительно, был. Недотрога, ведь, белоручка "пан", - одно слово. Мразь!

Вечером, в назначенный день, Каминкер отперла дверь на черную лестницу, и в кухню вошли Львов, Томилин, Луцкер в мужском платье, Томилин не отпускал Луцкер от себя ни на шаг, - и Павлопуло "с необходимыми инструментами".

Лившиц еще не спал. Компания осталась ждать в кухне. Пили водку "для храбрости" - все, кроме Павлопуло. Он боялся, чтоб его не опоили.

Злой, жестокий, необузданный Томилин пьянел, ожидание раздражало его, и Павлопуло начал беспокоиться и предупреждал:

- Так помните, чтоб без глупостей!

- Ладно! Сказано! Молчи уж!

Каминкер сходила, послушала:

- Кажется, заснул. Тихо.

Ее, как было условлено, связали, завязали ей рот, положили в постель и пошли.

Павлопуло должен был вскрывать кассу. Львов, Томилин, Луцкер - стоять настороже. Если Лившиц проснется, кинуться, связать, завязать рот, - но и только.

Тихонько вошли они в комнату, где стояла касса. В соседней комнате, в спальне Лившица, был свет.

Старик лежал в постели и читал книгу.

Грабители притаились.

Так прошло несколько минут. Луцкер, Томилин, Львов, Павлопуло стояли, не смея дышать. А старик преспокойно читал.

- Словно несколько часов прошло! Дышать было трудно, - говорит Павлопуло.

Как вдруг Томилин не выдержал. Кинулся в спальню, за ним кинулся Львов.

У Павлопуло подкосились ноги.

Старик только поднял голову, не успел даже вскрикнуть. Томилин накинул веревку. Львов схватился за другой конец. Дернули. Хрипение. Старик был мертв.

Когда Томилин повернулся к Павлопуло:

- Такого лица я еще никогда не видывал! - говорит пан.

Он кинулся к двери.

Львов загородил было ему дорогу.

- А касса?

Павлопуло выхватил револьвер:

- Башку вдребезги!

Верзила отшатнулся, и Павлопуло "был таков".

- Мы все тогда испугались! - говорит Львов.

Томилин был страшен. Он "вошел в сердце". Придя в кухню, сел на связанную Каминкер и, когда та заворочалась, дал ей такого тумака по голове, что она потеряла сознание.

Луцкер и Львов дрожали:

- Думали, всех убьет!

Томилин кричал, "рычал, как зверь", сквернословил, ругался, пил водку.

Луцкер на коленях молила:

- Да успокойся ты! Успокойся!

Насилу "отдышался".

Так происходило убийство.

- В этакую глупость впутался! С такими мерзавцами связался! - бил себя по голове, как-то в разговоре на Сахалине, Павлопуло, и в словах его звучало отчаяние неподдельное. - А? В убийство попал. В убийство, когда я имею свою специальность!

Присяжные не дали веры Павлопуло, он был осужден за убийство с заранее обдуманным намерением, наравне с Томилиным и Львовым.

Павлопуло только пожал плечами и поблагодарил своего защитника по назначению, теперь уже покойного присяжного поверенного Ваховича: