Каторгин Кут

– Что, собираетесь в ночь выйти? – спросил его Степан, когда они торопливо зашагали обратно к Бондарихину выселку, – Не по уму это, болото коварное, чуть оступился и уже не выберешься, ты и сам это знаешь. А у нас ещё и товарищ пораненый, ему ночью-то как?

– Ничего, не такое бывало, – ответил Захар, – Однако ты прав, Миките с такой ногой далеко не уйти… Ладно, поглядим. Но и медлить неможно, ты и сам знаешь – ищут нас, и до выселка доберутся. Надобно поторапливаться!

Когда они вернулись на выселок, дом встретил их тишиной и пустотой, Степан уже обрадовался было, может Микита всё же внял его уговорам и кое-как отправился искать лекаря. Ведь Степан понимал – разбойник ходит через боль, нешуточную, нестерпимую…

Однако ему едва удалось скрыть от Захара огорчение, когда он усмехнувшись негромко позвал Микиту, и тот отозвался откуда-то из глубины двора.

– Он никогда в избе не спит, – сказал Захар Степану, – Мало ли что… Ладно, давай что ли отобедаем да станем собираться в путь.

А у Степана на душе, что называется, кошки скребли… не так он думал покинуть этот дом, не таким своё прощание с этим краем представлял! И боязно было, и муторно… Собирая на стол скромный обед, Степан ругал теперь себя за то, что не послушал деда Архипа и не поехал жить к нему в Богородское, ожидая пока станет вёдро, и можно будет отправляться в путь! Вот тебе и попал, как кур в ощип, снова на болота отправится, да с кем?! С теми, кто его там чуть не ухоронил, а вот теперь уже и недолго там сгинуть, с такими-то товарищами… Но как ни ругал себя Степан, всё же было в его думах теперь другое, то, что придало ему силы и упрямо гнало туда, на черные болота.

Вечерело, тёплый весенний вечер распускал тени от высоких берёз и елей, окружавших выселок, когда Степан еще раз оглядел собранный в дорогу мешок, ощупал за пазухой короткого зипуна огниво и маленький образок, подаренный Марьей Тимофеевной на Рождество. Ну, теперь реветь поздно, подумал Степан, теперь как – либо пан, либо пропал.

Микита стоял у ворот, готовый в дорогу. После отвара, который готовил Степан, ему будто прибавилось сил, да и нога почти уже не болела… но вид раны был ужасен, несмотря на то что Степан накладывал на неё пропитанную какой-то пахучей настойкой повязку, и сизая бледность Микитиного лица говорила Степану, что век того остался недолог. А сам Микита радовался, может и в этот раз Бог милует, ведь сколь раз его ранило, сколь отметин он носит на своём теле, а ничего – живой.

Но Степан знал – то, что нога у разбойника перестала болеть, плохой признак. Хоть и немного он перенял от Марьи Тимофеевны про всякие лекарские дела и хитрости, а тот случай с охотником хорошо запомнил. Но теперь молчал, ничего не говорил ни самому Миките, ни Захару. Пусть радуются, покудова можно…

– Ну, в путь, – сказал ему Микита, – Пошли, Захарка нас догонит, чего-то там замешкался. Поди помолиться перед дорогой-то решил! – Микита рассмеялся, и этот смех Степану не понравился.

Он молча шагнул за ворота и посмотрел на капельник, там теперь была и его работа – он изукрасил оголовок над воротами своей резьбой, и теперь душа его с тоской оставляла этот приют, его обогревший. Однако Микита подгонял, и они двое зашагали по дороге, навстречу заходящему за лес солнцу.

Вскоре их догнал и сам Захар, за спиной у него был увесистый мешок, два ружья и баклага с водой. На голове красовался новёхонький Степанов картуз, который Захарка нашёл в сундуке и без зазрения совести присвоил, как делал это всегда. Чего ж теперь-то стесняться?!

– Ты что же, эдак по прохожей дороге и решил нас весть? – рявкнул он на Степана, – Надумал нас продать?! Дак ужо и тебе живому тогда не быть, так и знай!

– Чего ты мелешь! – сердито огрызнулся Степан, – Сам тогда и веди, покудова дорогу знаешь! Сейчас на тропу свернём. Вон там в низине по оврагу пойдём, никто нас не увидит! Да не бузи, я тоже не лыком шит! Коли что, дак сам тебя пришибу да в овраге кину, волки доедят! Я не за кривой глаз в острог то попал!

Микита рассмеялся, ему ответ Степана пришёлся по нраву, а Захар на удивление притих, замолк и только недовольно повертел головой.

– На-кось, возьми ружья-то, – проворчал Захар и подал ружья Степану, – Что я всё сам должон волочь?! Да не дури, они не заряжены, я же не вовсе дурной!

Степану стало нехорошо, ох и доля ему выпала, врагу такой не пожелаешь. Когда они сворачивали в овраг, Степан обернулся поглядеть назад в каком-то душевном смятении, и обмер…

Над лесом, там, где остался Бондарихин выселок, поднимался в небо столб дыма. Не широкий ещё, видать только занялось, но было ясно, что возвращаться теперь Степану будет некуда.

– Запалил! Ах ты гад, душегубец проклятый! – не видя ничего перед собой, Степан отбросил свою ношу, кинулся на Захара и повалил на землю не ожидавшего такой выходки противника.

Они катались по земле, лупцуя друг друга и изрыгая громкие ругательства, прелая прошлогодняя трава и хвоя разлеталась во все стороны, а Микита зря кричал им разойтись, но никто его не слышал.