Каторжанка

— Ратаксы припозднились, — не слишком охотно объяснил комендант. — Корабль уже ушел. Сложно сказать, где бы я его прятал, но — да, и не пеняйте, что я не выполнил свою часть уговора.

А вы делец, господин комендант, и вам позавидуют все кошельки мира разом.

— Он обещал вам заплатить?

— Вы должны были заплатить, — и в голосе его зазвучала настороженность.

«В сундуке, ваше сиятельство…» Вот и деньги. Марго не зря так переживала из-за них. Но где «Принцесса», где сундук, а комендант был бы раздосадован. Теперь цена не имеет значения, потому что сторона сделки мертва, а я пропаду здесь, как и все остальные, вопрос лишь — кого из оставшихся я переживу.

— И вам не показалось странным, что полковник уедет, а я буду ждать? — бросила я пробный шар. Комендант пожал плечами, я расценила это как «муж и жена — одна сатана».

Скотина.

Нередко стоит послушать отцов. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» Боже мой, как хочется выжить. Боже мой, как рвет слух этот звук.

Я вздохнула, прикрыла глаза. Кого же комендант считает убийцей?

— У нашего договора появился еще один пункт, — проговорила я, глядя на коменданта сквозь бокал — наполовину пустой или наполовину полный? — Паспорт против имени убийцы. Вы сами решите, как с ним поступить.

— Еще вина? — будто не слыша, предложил комендант, и когда я мотнула головой, налил себе. Приятно, что это дикое место счищает налет бесполезного этикета, и можно не притворяться хоть иногда.

— Мезенцева вынесла на мороз ребенка, — сказала я, не дожидаясь от коменданта ни согласия, ни возражений, — она выбрала подходящее место: старый каретник, в том крыле никто не живет, оно пустует. Плач малыша никто не услышал бы там, и она не догадывалась, что именно в то крыло вы приказали отнести избитого Дитриха.

Все это светская беседа, и голос мой ровный, с ленцой, словно я пересказываю всем известные сплетни. И комендант, как ни странно, принял игру, потягивал вино, снисходительно слушая. Со стороны — и я, и он из вежливости поддерживаем разговор, могли бы подняться и разойтись.

— Нож видели у меня не только стражники. Это Селиванова взяла его и перепрятала, и это она — полагаю, вызвавшись все же сама присмотреть за полковником — его хладнокровно заколола. И вот когда она открыла окно, чтобы холод получше сохранил тело, — потому что Марго, конечно, не знала, что это еще и способ затруднить определение времени смерти, — она услышала детский плач.

— Занятно, — признал комендант. — Но Селиванова…

— Это все должно было стоить каких-то свеч, — дерзко перебила я, — и не любви, поверьте мне, не любви точно. Вам были обещаны деньги, а Селиванова знала про них.

Я думала, он спросит откуда, но нет. Он аккуратно сложил конверт, сходил за подсвечником, положил передо мной бумагу, перо и чернила. Черт возьми, я понятия не имею, как этим писать, запаниковала я, но справилась. Его часть сделки — моя часть сделки, и когда комендант, разбирая мои каракули, дошел до отвара сталлы, в котором я вымачивала шерсть, щека его дернулась. Продешевил, что ничего не меняет, это я, возможно, продешевила, но комендант не уточнил, не задал вопрос, еще раз поморщился и убрал и конверт, и мои записи в стол, встал и вышел.

Я осталась одна, слушая низкий стон, но я не успела даже подумать, что делать, как воспользоваться одиночеством, дверь открылась, вошел незнакомый мне стражник, жестом приказал выходить. И там, в коридоре, едва сделав шаг, я поняла, что…

За дальним окном коридора метались факелы, люди спешили по направлению к пристани. «Принцесса» опоздала почти на месяц — долгий срок, чтобы уже перестать надеяться, недостаточный, чтобы отчаяться до конца.

Ко мне не пришли с поклонами, матросы не тащили покаянно мой паланкин на плечах и не встретили меня радостно на борту с вином и плясками. Я вернулась к себе, где давно уже спали и малыш, и Теодора, легла на свою кровать, примостившись рядом с умаявшейся за день старухой. Утром Парашка принесла мне поесть и последние новости, я выслушала ее, дождалась, пока она уберется, и вытащила мешочек с монетами. Я бросила его среди прочего барахла, поскольку деньги тут ничего не значили, сейчас я достала мешочек, потрясла, задумчиво уставилась на свои руки. Не так давно на них были дорогие перчатки, изящные кольца, но каторга сделала свое дело. Вот эти тонкие шрамы — от шитья, эти — от досок, а рубец на левой руке оставил нож, которым я разрезала сукно. Еще немного, и кисть оказалась бы неподвижна.

Еще немного, кто знает, что бы стало со мной.

Скрипнула дверь, пожилой стражник поманил меня и протянул лист бумаги. Я взяла его, стражник ушел, я поднесла лист поближе к свече и прочитала, села на скрипнувшую кровать. В голове было пусто, впереди не было ничего.