Каторжник император. Беньовский

Очерки для «Парижского вестника» Беньовский написал довольно быстро. Получилась пухлая кипа листов, исписанных убористым почерком. Перечитывая написанное, Морис Август испытывал самодовольное удовлетворение. Почему бы не быть довольным собой? Очерки повествовали о его подвигах и географических открытиях, разумеется, преувеличенных или вымышленных. Штурм большерецкой крепости вырастал в кровопролитную и продолжительную баталию, а сам автор представал расчётливым и дерзким стратегом. Не менее ярко описывалось посещение Японии. Морис Август писал, что сумел преодолеть недоверие и предвзятость японцев, раскрыв перед ними коварные экспансионистские планы русских, о которых он якобы слышал от высокопоставленных российских чиновников на Камчатке и в Охотске. Вообще всё повествование от начала до конца было пронизано желчью и недоброжелательством в адрес русских, на которых незаслуженно сыпались всяческие упрёки и обвинения.

Неплохо, подумал Морис Август, хотя и многовато бахвальства. Да разве это повредит? Разве не должен он создавать себе рекламу ради карьеры и исполнения своих замыслов?

Беньовский отнёс рукопись в редакцию. Главный редактор прочитал в его присутствии первые страницы, сказал восторженно:

   — Великолепно, занимательно! Это то, что нам нужно. Вы прирождённый писатель. Не сочтите за упрёк, дорогой барон... Французский язык ведь не родной для вас.

   — По рождению я венгр.

   — Чувствуется перо иностранца. Некоторые стилистические обороты, выражения не слишком удачны. Не возражаете, если я передам ваши очерки хорошему стилисту для литературной правки?

   — Конечно, не возражаю.

   — Речь идёт только о литературной правке. На фактическое содержание очерков мы не покушаемся. И первый очерк дадим в ближайшем номере. Потом ждите продолжения.

Рассыльный принёс Беньовскому в отель пачку экземпляров свежего номера «Парижского вестника», шершавых листов бумаги, пахнувших свежей типографской краской. Он развернул газету и увидел на второй полосе, после светской хроники, свой очерк под крупным броским заголовком: «Вырвались на свободу. Бегство из преисподней». Один из экземпляров Морис Август отослал послу Вельгорскому, другой — Коханскому и его друзьям. Шарлю Бове он отправил благодарственное письмо, в котором выражал признание за любезное содействие в публикации. Письмо это преследовало одну цель — напомнить о себе. Подходила к концу вторая неделя после визита к финансисту и его обещания устроить встречу с герцогом д’Эгильоном, но никаких вестей от него с тех пор не поступало.

Ещё не завершилось печатание очерков Беньовского в «Парижском вестнике», как к нему в отель наведались корреспонденты других парижских газет: «Обозревателя», «Новостей», «Еженедельного листка» и ещё каких-то. Все они проявили интерес к очеркам и наперебой просили Мориса Августа написать что-нибудь в том же духе и для их газет. Сулили хороший гонорар. Беньовский поступил осмотрительно и, не давая газетчикам никаких обещаний, посоветовался сперва с родственником Шарля Бове, главным редактором его газеты. С этим влиятельным семейством он никак не хотел ссориться. Редактор обнадёжил Мориса Августа.

— Пишите на здоровье во все газеты. Мы воспользовались правом первой публикации и никаких претензий иметь к вам не можем.

Беньовский написал ещё четыре большие статьи, представляющие собой сокращённые варианты первой серии очерков. Желчные попрёки и обвинения в адрес российских властей нагнетались от статьи к статье. Редакции газет исправно выплачивали автору гонорары, и немалые. Морис Август больше не сожалел, что пожертвовал пану послу на содержание его секретарей двести пиастров.

Он знакомился с очередной публикацией, когда в двери его номера кто-то постучал. Это оказался Збигнев Лихницкий. Беньовский не сразу узнал родственника. Перед ним стоял французский офицер, возмужалый, заматерелый, ничем не похожий на того юного корнета, который раздражал когда-то Мориса Августа заносчивостью, гонором капризного, задиристого шляхтича. Теперь он вовсе не казался заносчивым. Видать, пообтёрся на французской службе. Обнялись сдержанно, без теплоты.

   — Вот ты какой стал, Збигнев!

   — Давненько не виделись, Морис.

   — Давненько. Говорят, неплохо устроился?

   — Неплохо, благодаря протекции пана Вельгорского. Командую небольшим провинциальным гарнизоном — рота солдат и две пушки.

   — Из Польши давно?

   — Года полтора. После того злополучного сражения, в котором погиб брат, жил некоторое время у родных, залечивал рану. Потом пристал к отряду майора Грохольского. Нас разбили под Сандомиром. Ушёл с его остатками в Венгрию, потом перебрался в Париж...

   — Представляю. Наших встречал?

   — Старики Генские были живы. Выдали замуж вторую дочку.

   — Как Фредерика?

   — Беспокоится за твою судьбу. Много молится. И в обиде на тебя — не нашёл возможности за все эти годы порадовать весточкой.

   — Если бы была такая возможность... Я же был в плену в дальней ссылке. А потом кругосветное плавание. Как только определюсь в должность, стану получать жалованье, сразу же выпишу Фредерику. Непременно выпишу.