— Конечно, — сказал Иван Христиановнч Ярыгину, все еще несколько удрученному неожиданным афронтом, полученным от строптивого подпоручика, — сумм, предназначавшихся его благородию подпоручику Дубравипу, будет совершенно недостаточно. Но я полагаю, что у господина коммерции советника достанет денег на сию операцию. Игра, конечно, стоит свеч.
Ярыгин ничего не возразил, и тогда Иван Христианович добавил с недоброй улыбкою:
— Что же касается господина подпоручика, то я уверен, что он еще не единожды будет иметь случай сожалеть о своей глупой дерзости. Надеюсь, что, возвратясь сюда через самое короткое время, вы его здесь более не встретите.
В тот же вечер стряпчий Ярыгин выехал в Иркутск.
Проводив в дорогу Ярыгина, Тирст вызвал к себе начальника конвойной команды казачьего вахмистра Запрягаева и приказал немедля доставить к нему урядника, приставленного к подпоручику Дубравнну.
Вахмистр, полагая, что Перфильич нужен Тирсту для срочного поручения, предложил прислать кого-нибудь помоложе.
И тогда Тирст, питавший особое доверие к вахмистру, открыл ему, что хочет выяснить, часто ли встречается подпоручик со слободской девкой Настасьей Скуратовой.
Оказалось, вахмистр тоже кое-что слышал про любовные шашни подпоручика, не придавая, впрочем, слышанному особого значения.
— Чего ж тут дивного, Иван Хриетианович? Мимо гороху да мимо девки так не пройдешь. А Настасья а та в самой поре, и собою очень даже…
При этом весьма выразительно причмокнул и покрутил темный с рыжей подпалиною ус.
Тирет покосился на его сытое, налитое кровью лицо с выпуклыми бычьими глазами и подумал: «Не зря слух, что Севастьян Лукич весьма охоч до женского пола». Впрочем, известно было, что он отдавал предпочтение молодым вдовам и женам, оставшимся хотя бы на время без мужей. Сам Севастьян Лукич по этому поводу говаривал: «Кто любит девушек — на мученье души, кто любит молодушек — на спасенье души». И судя по всему, о спасении души не забывал.
Перфильич предстал перед управляющим заметаю встревоженный и сконфуженный. Под вечер сходил он в баньку к знакомому поселенцу, попарился всласть, исхлестав три веника, а потом вместе с приятелем осушил косушку хлебного. Едва добудились, поднимая его с постели.
— Ты что ж это, старый, допрежь праздника пьян, — выговаривал ему вахмистр, насупя жесткие щетинистые брови.
— Эх, Севастьян Лукич! —пьяненько улыбаясь, оправдывался Перфильич. — Ишшо царь Петр при кая отдал: опосля бани сапоги продай, а косушку выпей. А ить сапоги-то на мне.
— Шагай, шагай! Ждут их благородие.
— Одна нога здесь, другая там, — бодро ответствовал Перфильич и, пристегнув шашку, двинулся в путь, недоумевая, для какой такой надобности потревожил его сладкий сон управляющий заводом, его благородие господин Тирет.
— Тебе приказано было неотступно следовать за подпоручиком, — строго сказал Тирет, устаЕяеь цепким глазом на застывшего перед ним старого урядника.
— Как есть безотлучно при них находился, ваше благородие, — отрапортовал Перфильич, более всего опасаясь, как бы не оступиться да не поскользнуться на гладко выкрашенном полу, — то есть не отходил шагу.
— И с кем встречи имел и разговоры вел подпоручик, все тебе ведомо?
— Так точно, ваше благородие!
— При каких обстоятельствах случилось встретиться подпоручику с девкой Настасьей Скуратовой?
— Тут, ваше благородие, такая случилась оказия… — и Перфильич рассказал о памятном происшествии на берегу пруда.
Излагал он ход событий довольно подробно и как будто бы не уклонялся от истины, но только в его пересказе происшествие приобрело облик безобидной шутки.
— А после сей баталии имел подпоручик встречи с этой слободской ундиною?
— На другой день, ваше благородие, — отвечал Перфильич, по–своему истолковав непонятное слово.
— И что ж промежду них было?
Перфильич виновато отвел глаза.
— В точности не могу знать, ваше благородие, — потом вспомнил подаренных подпоручику чирков и ухмыльнулся. — Так что, полагаю, дело было по согласию.
— Почему так полагаешь?
— Известно, ваше благородие, лакома овца до соли, коза до волн, а девка до барской любови.
Тирст снисходительно усмехнулся.
— А после того?
— Не могу знать, ваше благородие. Разве что в ночную пору, — и, заметив, что Тирст опять нахмурился, поспешил добавить: —Ерошка в сенях ночует. Его спросить.
— Дурака сего?.. — поморщился Тирст.
Но, отпуская Перфильича, приказал:
— Завтра, как подпоручик уйдет в контору, приведешь ко мне Ерошку.
Лютеранское вероисповедание не мешало Ивану Христиановичу во всех случаях жизни придерживаться мудрого иезуитского правила: «цель оправдывает средства».
И потому — сколь ни противно было прибегать к свидетельству придурковатого Ерошки и тем самым как бы привлекать его в соучастники затеянного дела — пришлось унизиться до приватного разговора со слабоумным парнем.
В оправдание себе Иван Христианович отыскал тот довод, что слабоумие исключает хитрость, а потому будет надежнейшей порукой в откровенности и искренности показаний.