Каторжный завод

— Экая ты, право, супротивная!.. Ты слушай, чего тебе говорят. Я постарше тебя на один понедельник, зря не скажу. Баба ты разумная, красивая, ну чего ты польстилась на каторжника? Да еще в бега с ним собралась! Мне все известно! Мне тебя жалко. Пропадешь ни за грош–конейку… Ты послушай моего совету…

Настя, ошеломленная словами вахмистра, не заметила, как он подобрался к ней вплотную, и рванулась, лишь когда он крепко ухватил ее за руку.

— Да не брыкайся ты, не съем! Я тебе дело говорю. Плюнь ты на своего варнака! Я тебе по–хорошему… Отдай паспорт, а я тебя в обиду не дам. Слышь, Настасья, — он тяжело дышал ей в лицо, обдавая винным перегаром, — ты мне шибко по сердцу пришлась… Вот как с тобой заживем. Не хошь так, замуж возьму…

— Пусти! — вырывалась Настя.

Но слишком неравными были силы. Вахмистр обхватил ее здоровенными ручищами и, стиснув что было силы, впился в шею мокрыми жадными губами.

— Пусти, поганый, пусти! —отчаянно закричала Настя, изнемогая в безуспешных попытках вырваться из сдавивших ее тисков.

— Не хоть по–хорошему!.. — прохрипел вахмистр и, рывком приподняв ее, поволок к постели.

5

Старый конюх Липатыч не любил торопиться. Едва миновали околицу слободки, он велел внуку выехать вперед и, наказав: — Не гони, езжай шагом! —растянулся в телеге, укрывшись рваным армяком.

Неторопливость Липатыча была Ивану на руку: лошадь не уморится, ночью побежит веселее. Прнщурясь, из–нод руки Иван глянул на солнце. Оно стояло еще высоко. С той минуты, как Иван узнал, что его посылают в Кежму, и решил бежать сегодня, — время будто остановилось. И несколько часов, оставшихся до ночи, казались бесконечно длинными.

Сроду так ночи не ждал, как сегодня… Как там Настя?.. Так же, поди, ночи ждет… Тяжело ей будет… не бабье дело по тайге бродить… Баба бабе рознь. Настя к тайге привычна… Все равно тяжело… А как быть?.. Не от хорошей жизни, от петли бежим. Оставаться ей нельзя… Замордуют ее, по до. просам затаскают… Ихняя власть, стало, ихняя и правда. Что хотят, то и сделают… В тайге бы повстречать Тирста илп того усатого кабана… А пошто же он про ружье-то спросил?.. Кабы подозрение имел, не отпустил бы одного со старым да малым… Эх, скорей бы ночь да все заботы прочь. Забота и в лесу будет… Жизнь наша с колыбели до погоста — опасайся да оглядывайся… Неужто и иногда нашему брату доли не будет?..

И вспомнилось Ивану, как Мирон Горюнов в Благодатском руднике рассказывал ему про чудного барина, который против самого царя пошел, хотел мужпку и мастеровому долю добыть.

Хотел, да не добыл. И сам в кандалах жизнь закончил. Видно, не пришло еще время мужицкой доле… Да и придет ли когда?..

Поле в тощей блеклой стерне давно уже кончилось.

Ехали лесом. Сперва от опушки сосна вперемежку с березой, чем глубже в лес, тем меньше березы, а как пересекли болотистый распадок и поднялись на бугор, пошел чистый кондовый сосняк. Под колесами хрустела сухая хвоя, телегу то и дело встряхивало на узловатых корнях, поросших поперек колен.

Когда выехали из лесу, солнце уже село. Липатыч выглянул из-под армяка, сел на край телеги, свеся ноги, и медленно, словно нехотя, перекрестил растянутый в позевоте рот.

— Еремей!

Иван не сразу понял, что обращаются к нему.

— Аль ты глухой! —рассердился Липатыч. — Заночуем, поди, в Осиновке?

— Где она, Осиновка? — спросил Иван.

— За бугром, тут недалече.

— Заночуем, — охотно согласился Иван.

И весь остаток пути думал, какую найти причину вернуться в слободу.

В Осиновке заехали во двор к знакомому мужику. Стали распрягать коней, и тут Иван вспомнил:

— Дырявая голова! Письмо-то забыл!

— Что за письмо? —полюбопытствовал Липатыч.

— Письмо Тирст велел передать руднишному надзирателю. Надо ж так!.. — И Иван долго и старательно ругал себя самыми последними словами.

— Как же теперь? — озабоченно спросил Липатыч. — Взыщет он с тебя, Тирст-то…

Иван стал снова затягивать супонь.

— Утром, дед, не торопись выезжать, а коли не дождешься, шибко не понужай, в дороге догоню.

— Эх, животина-то не отдохнет из-за твоей промашки, — вздохнул Липатыч. — Ну да уж чего поделаешь? Тирст, оп не простит…

Перевалив за бугор, Иван принялся погонять. В лесу уже стемнело, дорога провалилась в черноту, и на выбоинах и корнях телегу швыряло во все стороны.

В слободу Иван въехал осторожно, крадучись.

Герасим Зуев, как было условлено, ждал, сидя на крыльце. Быстро и бесшумно открыл ворота.

— Припаси ведро воды, — сказал Иван, — перед дорогой коня напоить надо, — и бережно прикрыл за собой калитку.

В свой дом приходилось пробираться с опаской, как вору. С топ минуты, как повернул назад из Осиновки, был он уже в бегах. И знал, что не ждать ему теперь ни милости, ни пощады…

Из задернутого занавеской окошка на улицу пробивался свет.

«С ума спягилп бабы!» —с сердцем подумал Иван и тут же услышал женский крик и признал голос Насти.