Катря

Он пожимал плечами, смотрел в чёрные окна и хмурил брови; но поел с аппетитом и так как устал, то отправился спать. Засыпая, он думал сначала о Катре и тосковал; а после мысли его сосредоточились на том, как он перехитрил француза. Ему приснилось имение, которое он будто бы сам покупает. Сумрак, однако, мешает ему хорошенько осмотреть имение. Но он видит, что на полях растут цветы точно в саду, и действуют огромные машины, стальные части которых тускло сверкают. Тычина удивляется глупости Пьеро и рад, что у него будет такое имение; однако ему и страшно чего-то. И он идёт, озираясь по сторонам, а машины мерно шумят среди этого странного сумрака…

Он проснулся, серый дождь бил в окно. День начался. Тычина встал и подошёл к письменному столу.

«Целы ли деньги?» – подумал он.

Деньги целы. Он уложил их обратно в саквояж и, почёсывая голову, стал смотреть на дождь.

– В этакую погоду! – вскричал он, вспомнив, что Катря уехала. – Пожалуй, калош не взяла, плаща, зонтика!

Он побежал в Катрины комнаты.

Там всё было в порядке. Но в неплотно притворённое окно врывалась струйка холода вместе с запахом яблок, и – странно – чем-то нежилым уже веяло от этой щёгольской спальни. В задней комнате Тычина наткнулся на пустой чемодан. Непромокаемое пальто висело на гвоздике, в углу стояли зонтики…

– Конечно, не взяла! – вскричал Тычина и яростно потряс пальто.

Оказалось, что и калош не взяла. Он чуть не плакал: Катря простудится, заболеет! Самые печальные картины рисовались его воображению. Он ломал руки и, вернувшись в спальню, тупо глядел на вещицы, украшавшие модный письменный столик Катри. Постепенно на малиновом сукне, которое казалось полинялым при свете дождливого дня, внимание его стало различать какой-то маленький плоский предмет. То был розовый конверт. У Тычины болезненно забилось сердце. Конверт запечатан, в нём письмо, только не стоит адреса. Но Тычина был уверен, что письмо к нему, и очень важное, которым решается его судьба. Сделав над собою усилие, он вскрыл письмо и прочитал:

«Милостивый Государь!

(Строчка эта была зачёркнута, но тонко, так что можно разобрать).

Милый Володя!

Я уезжаю в Киев, закупить кое-что, как я тебя и предупреждала. У меня ещё оставалось денег, и хватит на всё. Но, ради Бога, не сердись. Ты знаешь, я люблю одна ездить, а то ты всегда во всё вмешиваешься и не даёшь ничего купить. Я приеду послезавтра, с ночным поездом, но ты не беспокойся. Пожалуйста, Володя, не сердись же, и я уверяю, что так лучше выйдет. Катря.»

Тычина шумно вздохнул. Ему стыдно сделалось своего страха… Напевая, он ушёл к себе, и целый день провёл на охоте, весело гоняясь, верхом, со сворой борзых, за мокрыми дро́фами. Он забыл о том, что Катря не взяла ничего от дождя, и перестал бояться, что она простудится, как только перестал бояться другой опасности, неопределённой, но казавшейся ему более грозной.

На другой день он снова охотился; уж не так весело. Дождь усилился и стал лить как из ведра – тут никакая охота невозможна. Он торопливо вернулся домой, наскоро пообедал и приказал кучеру готовиться ехать на станцию. Кучер взглянул на дождь, потупился и подумал, что разве к вечеру погода переменится. Но не успел он раскрыть рта, чтоб высказать это предположение, как барин уже набросился на него, трясясь от гнева, совершенно, по-видимому, беспричинного.

– Не рассуждать! Убью!

Оставшись один, Тычина поколотил собаку, прилёгшую было у его ног. Чтоб успокоить себя, он вынул из бокового кармана письмо Катри и перечитал его. Он долго насвистывал, барабаня по окну, по которому с другой стороны хлестал холодный ливень. По мере того, как наступали сумерки – бледные сумерки дождливого вечера, почти не дающие теней – непонятная тоска начинала грызть его…

Вошёл кучер, на этот раз без зова, и с торжеством сказал:

– Нельзя ехать.

– Как нельзя? – закричал Тычина.

– Да так, что нельзя. Греблю размывает. Вот что! Верхом ещё так сяк – проедете, Бог даст, а на колёсах, парою?!.

Он отчаянно махнул рукой.

– Да и погода, – заключил он, – добрый хозяин собаки не выгонит…

Тут он кстати увернулся от Тычины, который, стиснув зубы, бросился к нему с кулаком, и уже из-за дверей крикнул:

– Ваша воля, а ехать не можно… Никто теперь не поедет… И Катерина Ефимовна не поедут со станции…

После чего надолго исчез.

Тычина отправился на станцию верхом, велев кучеру приехать утром. В самом деле, Катре будет безопаснее провести ночь на станции, в дамской комнате, и Тычина надеялся, что найдётся там местечко и для него.

Он явился на станцию часа за два до поезда, измученный и промокший до костей. Чернела ночь, ливень всё не умолкал.

Тычина сел в общем зале. Полупритушенная лампа чадила, на стенах белели объявления. Он глядел на них и думал о том, как приедет Катря, и как он встретит её.