Катрин. Книга третья

— Да, я нормандец, — с гордостью подтвердил великан, — я еще знаю старый язык.

— Ступайте в Лоанс! Городские бедняки, которым теперь нельзя идти за хлебом в деревню и не достучаться до богатых домов, в которых все заперлись из страха заразиться, собираются в Лоансе, и монахи приносят им поесть. Увы, дать они могут немного, потому что припасы на исходе, а гумно опустело. Скажите отцу Жерому, который ведает раздачей хлеба, что вас прислал брат Тома. Когда поедите, присоединяйтесь к тем, кто денно и нощно молится в соборе о спасении несчастного города.

В молчании трое странников двинулись в указанном направлении. Катрин ощущала невероятную усталость. В голове у нее было пусто, перед глазами вертелись круги, и она едва волочила ноги. Город казался ей ужасной западней, которая вдруг захлопнулась, не оставив им никакой надежды. Опираясь на руку Сары, она шла, ничего вокруг не видя.

— Когда вы чего-нибудь съедите, дело будет лучше! — проворчал Готье. — Я всегда замечал, что при крупных неприятностях надо как следует поесть. Поднимает настроение!

Лоанс они нашли без труда. Там уже было полно народу. Жалкие оборванные люди толпились вокруг худого монаха в белой сутане, раздававшего хлеб. Блики от света факела плясали на его суровом угловатом лице, на волосах и тонзуре. Готье, оставив женщин у дверей, протолкался к нему.

— Нас послал брат Тома, — сказал он, — нас трое, мы нездешние, ворота закрылись за нашей спиной. Мы хотим есть!

Монах достал из корзины три ломтя черного хлеба и протянул их нормандцу.

— Ешьте! — произнес он устало. Потом, приподняв тяжелый кувшин, налил в кружку воды:

— Пейте!

К нему уже тянулись умоляющие руки других, и он больше не обращал внимания на Готье, вполне, впрочем, довольного. Они втроем уселись прямо на землю и по-братски поделили скудный ужин. Катрин съела свой кусок с жадностью, напилась холодной воды и почувствовала себя лучше. По крайней мере, в желудке больше не екало, и прекратились спазмы, вызванные то ли страхом, то ли голодом. К ней возвращались силы: молодое здоровое тело встрепенулось, а на щеки вернулся румянец.

Сидящая рядом Сара уже начала дремать. Она проглотила свой кусок слишком быстро, будто не ела несколько дней подряд, и ее тут же разморило. Что до Готье, то он устроился чуть поодаль, рядом с худым оборванцем, чьи лохмотья были когда-то красного цвета. Ел дровосек не торопясь, как человек, который знает цену каждому куску. Время от времени он перекидывался парой слов с соседом.

Со своего места Катрин могла слышать почти весь разговор. Человек в красных лохмотьях глядел на огромного нормандца с нескрываемым восхищением. Вначале Готье лениво отмахивался от его вопросов, но затем оборванец спросил в лоб:

— Ты откуда? Я тебя в городе никогда не видел. Сам я из Шазе, есть неподалеку такая деревня.

С Готье мигом слетело равнодушие, и он оглядел своего соседа с интересом.

— Из Шазе? Что рядом с Сен-Обен-де-Буа?

— Ты там бывал?

— Нет. Но у себя в Нормандии я знал одну девчонку, она была из ваших мест. Англичане, разграбив деревню, взяли ее в свой обоз, потому что она была красивая. Так она и шла за ними с другими шлюхами, но ей было так Страшно, что она немного свихнулась. У нее появилась навязчивая идея — хотела непременно вернуться домой. И как-то ночью попыталась бежать, а один из лучников выстрелил ей вдогонку. Я нашел ее на заре у большого дуба, из плеча у нее торчала стрела. Я, понятно, унес ее в свою хижину и стал лечить, но было слишком поздно. Она умерла на следующую ночь, у меня на руках. Звали ее Коломб… Бедняжка! Мало ей оставалось жить, но весь день, умирая, она без умолку говорила о своем Шазе… «Несколько домишек под бескрайним небом, — говорила она, — а вокруг бесконечные поля».

— Сейчас остались только поля и небо, — прошептал с горечью человек в красном, — да еще остатки почерневших стен. Англичане сожгли эту крохотную деревушку, которая посмела хранить верность королю Карлу и считать Жанну — Орлеанскую Деву святой. Мои родители погибли в пламени пожара, но я знаю, что Шазе возродится из праха и что я обязательно вернусь туда.

Катрин слушала с возрастающим интересом. С момента ухода из Лувье она задавалась вопросом, какой была прошлая жизнь Готье. Рассказанная им история немного приоткрывала покров тайны, окутывавшей ее необычного спутника, и усиливала симпатию, которую она ощутила инстинктивно. В нем угадывалось врожденное благородство, истинное великодушие. Она сама могла в этом убедиться, увидев, как он ринулся на помощь нормандским прачкам. И она легко могла представить, как нежно он ухаживал за умирающей девушкой, приняв ее последний вздох и облегчив предсмертные страдания. Сара могла говорить что угодно: этому странному человеку можно было доверять. Он был надежен и очень привлекателен.