Катриона

Я не слышал ничего, кроме собственных шагов. Сначала, я думаю, в сердцах наших мы чувствовали некоторую вражду друг к другу, но темнота, и холод, и тишина, прерываемая изредка только пением петухов и лаем дворовой собаки, вскоре совершенно победили наше самолюбие. Что касается меня, то я с восторгом воспользовался бы всяким приличным предлогом для разговора.

Перед рассветом пошел теплый дождик и смыл всю изморозь под нашими ногами. Я протянул Катрионе свой плащ и хотел завернуть ее в него, но она довольно нетерпеливо сказала, чтобы я оставил его себе.

– Конечно, я не сделаю этого, – сказал я. – Ведь я крупный, неказистый малый, видавший всякую погоду, а вы нежная, красивая девушка! Милая, ведь вы не захотите, чтобы я покраснел от стыда?

Она без возражения разрешила мне закутать себя. Так как было темно, я позволил себе на минуту задержать свою руку у нее на плече, точно обнимая ее.

– Вам надо постараться быть терпеливее с вашим другом, – сказал я.

Мне казалось, что она чуть-чуть прижалась к моей груди, впрочем, я, может быть, только вообразил это.

– Ваша доброта бесконечна, – сказала она.

Мы снова молча пошли дальше, но теперь все переменилось. И счастье в сердце моем разгоралось, как огонь в большом камине.

До наступления дня прошел дождь. Было сырое утро, когда мы пришли в Дельфт. Красные черепичные крыши красиво вырисовывались вдоль каналов. Служанки вытирали и скоблили камни на общественном шоссе. Из сотни кухонь поднимался дым, и я сразу почувствовал, что пора и нам нарушить свой пост.

– Катриона, – сказал я, – кажется, у вас еще остался шиллинг и три боуби?

– Они вам нужны? – спросила она, протягивая мне кошелек. – Хотела бы я, чтобы это было пять фунтов! На что они вам?

– А почему мы шли всю ночь пешком, точно двое нищих? – спросил я. – Потому что в этом злосчастном Роттердаме у меня украли кошелек и все, что у меня было. Я могу сказать это теперь, так как думаю, что худшее уже позади, но все-таки нам предстоит еще порядочный путь, пока мы придем туда, где я смогу получить деньги. И если вы не купите кусок хлеба, мне придется идти голодным.

Она взглянула на меня широко открытыми глазами. При свете наступавшего дня было заметно, как она побледнела от усталости. У меня сжалось сердце, а она громко рассмеялась.

– Ох мучение! Значит, мы теперь нищие? – воскликнула она. – И вы тоже? О, я бы очень хотела, чтобы так было! Я рада, что могу купить вам завтрак. Но было бы лучше, если бы мне пришлось танцевать, чтобы заработать вам на хлеб! Я думаю, что здесь мало знакомы с шотландскими танцами и стали бы платить за любопытное зрелище.

Я готов был расцеловать ее за эти слова. Мужчины всегда воспламеняются при виде женской отваги.

Мы купили молока у деревенской женщины, только что приехавшей в город, а у булочника – чудесный, горячий, вкусно пахнувший хлеб, который мы съели по пути. От Дельфта до Гааги ровно пять миль; дорога идет прекрасной аллеей; с одной стороны ее – канал, с другой – роскошные пастбища. Это действительно было красивое местечко.

– А теперь, Дэви, – спросила она, – скажите, что вы думаете делать со мной?

– Об этом нам надо поговорить, – сказал я, – и чем скорее, тем лучше. В Лейдене я могу получить деньги – тут все будет хорошо. Но затруднение заключается в том, где устроить вас до приезда вашего отца. Мне показалось вчера вечером, что вы не хотите расстаться со мной?

– И не только показалось, – сказала она.

– Вы очень молоды, – продолжал я, – да и я тоже. Вот в чем главная трудность. Как нам быть? Не можете ли вы сойти за мою сестру?

– А почему бы и нет? – спросила она. – Если бы вы только согласились.

– Хотелось бы мне, чтобы это было правдой! – воскликнул я. – Я был бы счастливым человеком, если бы у меня была такая сестра. Но затруднение в том, что вы – Катриона Друммонд.

– А теперь я стану Катрионой Бальфур, – сказала она. – Кто будет знать!.. Здесь все чужие.

– Вы думаете, что это можно сделать? – спросил я. – Сознаюсь, это очень тревожит меня. Мне не хотелось бы дать вам дурной совет.

– Давид, кроме вас, у меня здесь нет друзей, – сказала она.

– Дело в том, что я слишком молод, чтобы быть вашим другом, – отвечал я. – Я слишком молод, чтобы давать вам советы, слишком молод, чтобы вы принимали их. Я не вижу другого выхода, а между тем обязан предостеречь вас.

– У меня нет выбора, – сказала она. – Отец мой, Джемс Мор, дурно поступил со мной, и уже не в первый раз. Я осталась у вас на руках, как мешок с мукой, и должна думать только о том, чтобы сделать вам приятное. Если не хотит… – Она повернулась и дотронулась рукой до моего локтя. – Давид, я боюсь, – сказала она.