Катулл

Тит наткнулся на неподвижное тело случайно, будто чутьем влекомый в соседний узенький переулок, совсем рядом с домом Непота. Там, в полном одиночестве, под ледяным дождем лежал человек… и Тит, задохнувшись от горя, тотчас узнал своего Гая Валерия.

Куда направлялся больной поэт, одевшись столь тщательно, очевидно, волнуясь и преисполнившись каких-то радостных надежд? Это навсегда останется тайной, темной для споров и фантастических версий.

Лицо Катулла, лежавшего на смертном ложе, походило на лицо усталого путника, получившего наконец долгожданный покой. При взгляде на него Непот подавлял судорожное рыдание и уходил в таблин, закрывая глаза рукой. Он написал о случившемся Валерию Катону, Квинту Корнифицию, Гельвию Цинне, Манлию Торквату и Гортензию Горталу (последним – в надежде на денежное приношение к похоронам). Подумав, Непот сообщил о смерти Катулла и Вару. Кутаясь в плащи и проклиная ненастье, рабы Непота побежали с печальной вестью по римским улицам.

На другой день начались хлопоты по подготовке похорон. С раннего утра пришел Валерий Катон, потом Корнифиций. Они выглядели растерянными. Цинна, пьяный, плакал уже в дверях. Около смертного ложа в беспамятстве рыдал красивый мальчик Ювенций. Родственники не разрешали ему встречаться с Катуллом, которого называли бесстыдным растлителем. Но Ювенций, хотя и поздно, убежал из-под докучливой опеки. Да, слишком поздно он решился на бунт и презрение к грязным сплетням. Теперь ему оставалось проститься с прахом любимого поэта, наставника, друга… Ювенций считал, вернее, надеялся, что может считать Катулла своим другом. От кого-то узнал о несчастье актер Камерий. Войдя, он долго смотрел на застывшее, нарумяненное лицо Катулла, посоветовал снять с него восковую маску и сказал, что во время погребального шествия загримируется и изобразит веронца веселым, озорным повесой, каким он и был при жизни.

Лициния Кальва Непот решил известить сам. Кальв встретил его у входа в таблин и тихо произнес:

– Я уже знаю… От Цинны… Он прислал мне записку…

Они стояли друг против друга и молчали. Непот с горечью отметил про себя аскетически-непроницаемое выражение лица маленького оратора.

– Я хочу попросить тебя, Лициний, произнести надгробную речь… – сказал Непот. – Если ты откажешься, тогда, может быть, Корнифиций…

– Хорошо, я воздам должное бесценному поэтическому дарованию Катулла. Кто из друзей пришел?

– Катон, Корнифиций, Вар. И Цинна, конечно… Аллий прислал щедрое пожертвование и написал, что непременно будет при кремации. Пришли даже те, кто последнее время был с ним в размолвке: Тицид, Фурий, Аврелий, Калькой, Целий Руф…

– Ты их не прогнал?

– Зачем? Пусть они примирятся с ним перед его последней дорогой. Я сложил все книги и вещи Катулла, чтобы отправить в Верону его родным. На память о безвременно ушедшем хочу отослать и его портрет, недавно сделанный искусным художником Павсанием. Всю эту кладь берется охранять старик Тит. Ну, так я жду тебя завтра, Лициний, и надеюсь, что речь будет готова.

– Я сейчас же ее составлю.

Молча, с каким-то недоверием посмотрели они друг на друга и вдруг обнялись. Кальв сильно прижал к себе историка. Непот почувствовал под его одеждой цепи-вериги. Вытирая слезы, он торопливо поцеловал Кальва и ушел, не в силах терпеть дольше это тягостное свидание.

Кальв стоял, сцепив горестно руки. Горячая жалость, растопив привычное оцепенение, напомнила о страданиях, испытанных им со смертью милой жены. Кальв шептал что-то, поднимал недоуменно брови и разводил руками – со стороны он выглядел бы по меньшей мере странным. Взяв со стола табличку, стал писать надгробную речь. Писал четко, кратко и выразительно, призвав весь свой опыт и ораторский дар. Писал о верном и смелом сердце Катулла, о его судьбе и его прекрасной поэзии.

Кальв знал доподлинно: Катулл считал себя прежде всего сатириком и из созданного за последние годы больше всего ценил эпиграммы и озорные безделки, забывая или отодвигая на второе место свои лирические стихи, свои прославленные элегии. Несомненно, примером для подражания останутся беспощадные, неотразимые, сокрушительные удары политических инвектив, останется заразительный, юношески-беспечный смех и крепкий уксус рискованных шуток… Но послания к Лесбии с их нежностью, чистотой и страстью, с их мукой и отчаяньем превзошли все элегии в мире. Катулл довел до совершенства и передал будущим латинским поэтам излюбленные поэтические формы: эпиграмму, любовную элегию, маленькую поэму-эпиллий, свадебный эпиталамий, безделку-«пидае». Кальв писал о том, что Катулл ненавидел любое посягательство на свободу и справедливость, ненавидел алчность и произвол. Катулл всегда оставался непреклонным республиканцем.