Катулл

Катулл благодарил с тщательной вежливостью. Произнеся несколько любезных фраз, Цезарь выжидающе замолчал. Он, повелитель железных легионов, в самые опасные минуты сражения никогда не терявший самообладания, почувствовал вдруг странную неловкость, стоя напротив молодого веронца. Он предполагал встретить здесь со стороны каждого, к кому он благожелательно обращался, глубокое и восхищенное внимание. Но в светлых глазах Катулла Цезарь видел лишь недоверие и отчужденность.

Царившее в атрии приятное оживление стало несколько остывать. Многие успели заметить замешательство и разочарование Цезаря. Стоявший рядом с ним Лабиен с недоумением пожал плечами, а у старика Катулла беспокойно округлились глаза.

Неожиданное молчание находчиво прервал Мамурра, чем-то неуловимо похожий на своего покровителя. Он был моложе и красивее императора, хотя и не обладал таким разнообразием приемов в общении с людьми. Его поведение отличалось модной среди светской молодежи, веселой бесцеремонностью.

Нарочито небрежно Мамурра сказал Катуллу:

– Вот что, мой дорогой, мы тут почитывали твои стихи и, должен сказать без всякого лицемерия, не всегда их одобряли. Бесспорно, поэт ты прекрасный, но к чему эти постоянные жалобы на измену жестокой возлюбленной? Они утомляют. Разве нельзя писать о любви с уверенностью настоящего мужчины? Все слышали про твои успехи в искусстве Венеры, а не только в поэзии. Так что же в стихах ты хнычешь, как наказанный бессилием?

Катулл побледнел от унижения. Наглый цезарьский прихвостень, используя сплетни, распространяемые невеждами, смел выговаривать ему по поводу содержания его стихов.

– Я бы не стал плакать перед всякой там… э… Лесбией, – продолжал Мамурра, – пусть она и очень хороша собой. Клянусь богиней удачи, я бы не стал писать так уныло…

– Ведь наш Мамурра тоже жаждет милостей Аполлона, – не без сарказма заметил Цезарь.

– Только в его стишках все время путается размер, – добавил Лабиен со смехом и хлопнул товарища по плечу, но Мамурра нисколько не обиделся.

– Если я осилю когда-нибудь премудрость гекзаметров, пентаметров, дактилей и ямбов, – сказал он, – тебе, Катулл, придется потесниться на Парнасе.

Все взгляды обратились к Катуллу. Он понял, что Мамурра вызывает его на поединок острословия, в котором ему предлагается сыграть роль шута. Сдержав бешенство, Катулл серьезно сказал:

– Я могу ответить тебе одной старой греческой притчей…

Гости, любопытствуя, толпились вокруг. Цезарь поощрительно улыбался, отец Катулла таял от счастья.

Катулл собирался сразить Мамурру безжалостно, с уничтожающей язвительностью, но, посмотрев на отца, вздохнул и рассказал мирным тоном:

– Когда Филипп Македонский[188] подошел к Спарте, ее жители закрыли перед ним ворота. Филипп послал спартанцам предложение сдать город добровольно. «Я покорил всю Грецию, у меня самое многочисленное, закаленное и смелое войско на свете, – писал он. – Сдавайтесь заранее, потому что… если я сломаю ворота и пробью стены… если я захвачу Спарту силой, то беспощадно уничтожу все население». Филипп ждал ответа. Когда его принесли, завоеватель увидел только одно слово: «Если…»

– Очень тонко сопоставлено с тем «если», которое привел в свое оправдание Мамурра, – сказал Лабиен, заметив одобрение в улыбке Цезаря.

– Выходит, Катулл сравнивает Мамурру с Филиппом Македонским, который так и не смог одолеть спартанцев, – подхватил Гирпий, очень довольный тем, что Мамурра оказался проигравшим.

– Но Спарту взял сын Филиппа Александр, – не смущаясь, заявил Мамурра. – Значит, моему сыну суждено стать более знаменитым поэтом, чем сам Катулл.

– Скорее всего, унаследовав отцовский характер, он будет мотом и любителем красивых женщин, – понизив голос, ласково сказал Цезарь.

– Ну, в отношении красивых женщин поэты тоже не очень-то теряются… – Мамурра недвусмысленно кивнул на Катулла.

– Друзья, ступайте к милым воронкам, пока они не стали проклинать вас за пренебрежение их достоинствами, – обратился к своим легатам Цезарь. – А мне надо побеседовать с Гаем Валерием.

Все почтительно расступились. Катулл нерешительно последовал за Цезарем. Они прошли несколько шагов и остановились; от остального общества их отделял алтарь с дымящимися курильницами и статуями богов.

– Извини, что я отвлекаю тебя от веселья и прелестных матрон. Хотя мы не встречались с тобой прежде, но круг знакомых у нас один. Ты ведь хорошо знаешь Поллиона, например, или… Клодию Пульхр…

Катулл быстро взглянул на Цезаря. Он вспомнил сплетни о связи Цезаря с Клодией, будто бы известной многим. Ревность мучительно рванула сердце. Ему большого труда стоило сдержать безрассудный гнев. Цезарь продолжал разговаривать с ним самым доброжелательным тоном. Ничего похожего на оскорбительный намек нельзя было заметить в выражении его худого, спокойного лица.