Катушка синих ниток

Интересно, что тексты песен остаются в памяти намного дольше, чем проза. Причем не только песни тех времен, когда она была подростком, – «Том Доули» и «Майкл, веди лодку к берегу», – но и песенки из детства – «Колокольчики из белого коралла», «Доброе утро, веселое солнышко» и «Мы рады погулять». А еще мама пела: «Я спущусь и впущу тебя в дом». Или вот считалки, когда скачешь через веревочку: «Джонни над морем, над океаном». Неважно что, лишь бы в рифму. Рифмы отпечатываются в мозгу. Время приема у зубного врача нужно запоминать в стихотворной форме, и всякие важные годовщины. Да и вообще все события в жизни! А если что-то забудется, надо просто начать петь – уверенно, с первой строки, – и забытое само всплывет в памяти.

Эбби тревожило, что она начинает забывать разные вещи: ее дедушка по материнской линии страдал деменцией. Впрочем, как выяснилось, для нее это не самое страшное. По мнению всех подруг, память у Эбби лучше, чем у них. Как же, вот только на прошлой неделе звонила Кэрол Данн! Эбби сняла трубку, а там молчат. «Алло?» – повторила она, и тогда Кэрол ответила: «Я забыла, кому звоню». «Это Эбби». Тут Кэрол вскрикнула: «Ой, привет, Эбби, как поживаешь? Господи, я, наверное, и голову забыла бы, если б она не была… но, так или иначе, я звонила не тебе» – и нажала отбой.

Или Ри – та забывает названия. «На следующее лето я, пожалуй, посажу эти… розовые ромашки». Эбби спросила: «Эхинацею?» «Да, точно!» – обрадовалась Ри. И всегда именно Эбби восполняет пробелы. Не забыть бы сказать доктору Уиссу.

«В некотором смысле, – надо будет сказать, – память у меня сейчас лучше, чем в молодости. Я вдруг вспоминаю самые удивительные вещи. Мельчайшие, незначительные подробности. Недавно вот в точности вспомнила, как поворачивала запястье, чтобы вставить ручку в сковородку “Корнингуэр”. Нам на свадьбу подарили целый набор, где на все одна ручка, и ее надо было повернуть, чтобы вставить. Почти пятьдесят лет назад! И пользовалась я ими совсем недолго, в них все подгорало. Кто бы еще такое запомнил?»

Она неожиданно вновь чувствовала горький, резкий, пробирающий до костей запах лука и зеленых перцев, основу их ужина, которые мать почти каждый вечер жарила на сковороде. Давным-давно. Эбби, совсем еще крошкой, вечно хныкала от голода, усталости или просто от тоски, накатывающей к вечеру, к пяти часам. Ей слышались звуки из прошлых времен, гудение проводов трамвая № 29, что без остановки несся по Роланд-авеню. А то внезапно перед глазами вставала собака из детства, Бинки, – та холодными ночами во сне закрывала нос передними лапами. В точности как путешествие на машине времени: Эбби летела, глядя в окно, и видела то одну сцену, то другую, без какой-либо связи и порядка. Историю за историей. Ах, сколько этого в ее жизни! Уитшенки всегда держались только за две, но Эбби совершенно не понимала почему. Как можно определять себя всего лишь двумя историями? У Эбби их было множество.

Долгие годы она оплакивала то, что позволила своей жизни просыпаться, словно песок сквозь пальцы. «Если бы мне дали второй шанс, – говорила она себе, – я бы постаралась прочувствовать все как следует». Но в последнее время ей стало казаться, что она на самом деле прекрасно все прочувствовала, но забыла об этом. А теперь воспоминания возвращались.

Что за улица? Она как-то не обратила внимания.

Эбби остановилась у края дороги и огляделась, Клэренс сел рядом. Слева был дом Хатчинсонов с огромной красивой магнолией, похожей на свежий рисунок на эмали. Надо же, как далеко они зашли; странно, что Клэренс не заупрямился. Она щелкнула языком, и он с тяжким вздохом встал, будто нес на себе весь земной шар, повесил голову почти до земли.

– Давай-ка отведем тебя домой, – сказала ему Эбби. – И ты хорошенько выспишься.

И тут – откуда? – ничтожный, как комар, чихуахуа помчался мимо них через дорогу. Ни хозяина, ни поводка, ни даже ошейника. Клэренс, словно лишь притворялся усталым, взметнулся и с неожиданно громким рыком бросился вперед, выдернув поводок из рук Эбби. И почему-то перед ее глазами пронеслась вся его жизнь: толстый мягкий щенячий живот и большие лапы, и как он обожал носить теннисные мячики и слюнявил их, и как безмерно, безумно радовался, когда дети возвращались домой из школы.

– Клэренс! – крикнула она, но пес и ухом не повел, и она кинулась за ним, но что-то непонятное – внезапное, огромное, гладкое, металлическое – ринулось на нее с огромной скоростью.

«Ой, – подумала она, – это же, кажется…»

Всё.

7