Каурай. От заката до рассвета

Богато обставленную горницу освещали три огонька. Первый покоился в пальцах женщины, распростертой на массивном ложе, устеленном простынями и пышными подушками. Ее лицо покрывал полупрозрачный саван. Второй озарял иконостас с грозным Неопалимым ликом Спасителя, вечно молодой Богоматери, святого Ансельма-заступника и прочих Святых и Смелых, несущих службу в головах у покойницы. Пылающие очи оглядели вошедших, всем своим видом осуждая пришельцев за то, что те посмели нарушить покой горницы.

Третий огонь держал бородач, облаченный в черную рясу. Нашептывая молитву себе под нос, он замер подле смертного ложа и самозабвенно чертил вокруг себя и головы покойницы твердой рукой, и только скрип половицы заставил его оглянуться и неодобрительно поглядеть на вошедших. Стоило глазам из-под густых бровей задержаться на Кречете, а потом скакнуть к одноглазому, как строгое лицо мигом исказилось:

— Это еще кто такой?! — басистым голосом пророкотал священник. В увешанной коврами горнице его неудовольствие прозвучало особенно громко и пробудило третью фигуру, которая располагалась в ногах у покойницы, прижав седой чуб к недвижимым стопам.

Лицо грузного старика, высушенное и изодранное скорбью, еще хранило необузданный огонь в глубоко посаженных ярко-голубых глазах. Сжавшиеся в нитку губы и не думали разомкнуться и поприветствовать гостей. Лишь правая щека, заросшая грубой щетиной, слегка дернулась — помеченная страшным шрамом, совсем свежим и еще кровоточащим.

Повисло молчание, вполне естественное в сложившейся ситуации, где каждый из лиц, находящихся в коконе свернувшейся тьмы, готовился вступить в игру, либо уйти в тень, согласно уготованной ему роли. Нравилось ему это или нет.

Пан воевода выпрямился на стуле и оглядел Каурая с головы до пят немигающим ледяным взором, которым можно было дробить камни. Этот взгляд Каурай знал слишком хорошо. Так обычно глядели безумцы, утопшие в бездне отчаяния и решившиеся нанять одноглазого на работу. Иной исход обещал слишком высокую цену, которую ни один не соглашался платить.

Значит, не ошиблась Хель. Как в воду глядела.

Священник тоже заметил спокойную решимость воеводы, которым он пометил визит незнакомца, и ужаснулся:

— Кто этот нечистый?! — наставил он палец Каураю прямо в лоб. — Зачем он здесь? Неужели ты опять, Серго?..

— Я сам решу, зачем он здесь, — отозвался воевода голосом, ничем не уступающим басу попа, но более глубоким, привыкшим к беспрекословному подчинению и не прощающему обид. — И я буду говорить с ним. Если ты так боишься его, Кондрат, покинь нас. Не доводи до греха.

— Это опричник! — шипел дрожащим голосом поп и все держал вскинутый палец, словно хотел проткнуть им одноглазого. — Слуга Сеншеса! Шпион Крустника! Такие как он…

— Я знаю, чем знамениты такие как он, — прервал его речь воевода. — Видал парочку, когда воевал. И ведомо мне, на что они способны. Для того и позвал. Покинь нас, отче.

— Ты сошел с ума! Я простил тебе ту рыжую тварь, но этот?! Подумай о…

Но под сердитым взглядом воеводы поп внезапно поник, зыркнул на одноглазого и торопливым шагом бросился вон из горницы. Хлопнула дверь, они остались втроем.

— Возможно… — пробормотал воевода, склонил было отяжелевшую голову к груди, но вновь поднял усталые глаза. — Ты тот опричник, который прибыл ко мне в Валашье вчера на закате?

— Я, пан, — склонил голову одноглазый, не прерывая зрительного контакта. — Можешь называть меня Каурай.

— Твое имя мне без надобности, — проговорил воевода. — Мне лишь важно тот ли ты человек, которому моя почившая дочь завещала исполнить ее последнюю волю.

— Последнюю волю, пан? — переспросил одноглазый, на мгновение усомнившись, правильно ли он понял воеводу.

Но тот кивнул.

— Именно, — еле заметно качнулась его голова. — Моя дочь… Божена, накануне кончины исповедовалась отцу Кондрату, испуганную персону которого ты только что имел честь наблюдать, и заявила, что хотела бы во спасение своей грешной души видеть подле себя человека, который придет в острог в последнюю ночь на закате. “Одноглазый черт”, как она выразилась. “Вы узнаете его, он «одноглазый черт» и ездит повсюду с метлой”, так она сказала, — при этих словах воевода хохотнул, пройдясь пятерней по седым усам. — И вправду, глаз у тебя действительно один, если повязку ты носишь не шутки ради. Только метлы с собой нет, но да ладно. Неприлично это как-то — приходить в гости со своей метлой. Скажи мне, пан опричник, откуда моя дочь могла знать таких как ты?

— Не ведаю, пан воевода, — еще ниже склонил голову Каурай, не мигая и упрямо не отводя глаз. — В ваших краях я раньше не бывал, спроси любого здесь.