Кавалер Красного замка

— Но, — сказала она, — нельзя ли найти другое средство возобновить ваши отношения с Морисом?

— Мне кажется, это средство очень естественное.

— Не для меня, друг мой.

— Вы очень упрямы, Женевьева.

— Согласитесь, по крайней мере, что вы только в первый раз заметили это.

Диксмер, уже некоторое время теребивший платок свой, вытер пот, который выступил у него на лбу.

— Да, — сказал он, — и потому мое удивление так велико.

— Боже мой, — сказала Женевьева, — неужели вы не понимаете причину моей настойчивости и хотите заставить меня говорить?..

Казалось, Диксмер сделал усилие над собой. Он взял руку Женевьевы, заставил ее приподнять голову, посмотрел ей в глаза и захохотал; смех мог бы показаться принужденным Женевьеве, если бы в эту минуту она не была так взволнована.

— Понимаю, что это значит, — сказал он. — Поистине вы правы! Я был слеп. При всем вашем уме, любезная моя Женевьева, при всей вашей чопорности вы увлеклись пустотой, вы побоялись, чтобы Морис не влюбился в вас!

Женевьева почувствовала, как будто смертельный холод пробежал по ее сердцу. Эта насмешка ее мужа над любовью, силу которой, зная характер молодого человека, она могла оценить; над любовью, наконец, которую она ощущала в себе даже по чувству внутреннего раскаяния и разделяла в глубине сердца, — эта насмешка поразила ее. У нее не было сил смотреть. Она чувствовала, что у нее нет сил отвечать.

— Я угадал, не правда ли? — подхватил Диксмер. — Так успокойтесь, Женевьева. Я знаю Мориса; это неистовый республиканец, у которого нет иной любви в сердце, кроме любви к отечеству.

— Уверены ли вы в том, что говорите? — вскричала Женевьева.

— Без сомнения, — возразил Диксмер, — если бы Морис любил вас, то вместо того, чтобы ссориться со мной, он бы удвоил свое усердие и предупредительность к тому, кого ему выгодно было обмануть. Если бы Морис любил вас, ему не так бы легко было отказаться от звания друга дома, с помощью которого обыкновенно прикрываются подобные обманы.

— Послушайте, — вскричала Женевьева, — пожалуйста, не шутите над такими вещами!

— Я нисколько не шучу, сударыня, я только говорю, что Морис не любит вас, вот и все.

— А я, я, — вскричала Женевьева, покраснев, — я говорю вам, что вы ошибаетесь!

— В таком случае, — возразил Диксмер, — если Морис преодолел себя и решился удалиться, чтобы не обманывать хозяина дома, он честный человек. А так как честные люди редки, Женевьева, то старания привлечь их к себе, когда они нас оставляют, не могут быть излишними. Женевьева, не правда ли, вы напишете Морису?

— О, боже мой!.. — сказала молодая женщина.

И она опустила голову на руки. Тот, на кого она надеялась опереться в минуты опасности, вдруг изменил ей и повергал в бездну, вместо того чтобы удержать.

Диксмер посмотрел на нее, потом принужденно улыбнулся.

— Ну, полно, друг мой, — сказал он, — оставим женское самолюбие. Если Морис снова начнет свои любовные откровения, посмейтесь над этим еще раз. Я вас знаю, Женевьева, у вас высокое и благородное сердце. Я в вас уверен.

— О, — вскричала Женевьева, опустившись так, чтобы колено ее коснулось земли. — О боже мой! Кто может быть уверен в другом, когда никто не уверен в себе?

Диксмер весь побледнел, как будто бы вся кровь его прилила к сердцу.

— Женевьева, — сказал он, — я дурно сделал, что провел вас через эти тяготы. Мне бы следовало разом сказать вам: «Женевьева, мы живем в эпоху безотчетной преданности; Женевьева, я принес в жертву королеве, благодетельнице нашей, не только руку мою, не только голову, но даже все свое будушее, все свое счастье. Другие пожертвуют ей жизнь. Я сделаю более, нежели отдать жизнь, я отдам мою честь; и если моя честь погибнет, то в этом океане горестей, которые готовятся поглотить Францию, будет одной только слезой более».

В первый раз Диксмер разоблачил себя.

Женевьева приподняла голову, устремила на него прекрасные глаза свои, полные восхищения, тихо привстала и дала ему поцеловать лоб свой.

— Вы этого хотите? — сказала она.

Диксмер сделал утвердительный знак.

— Ну, так диктуйте.

И она взяла перо.

— Зачем же? — отвечал Диксмер. — Довольно и того, что мы пользуемся и даже, пожалуй, злоупотребляем этим молодым человеком. И если он примирится с нами после письма, которое получит от Женевьевы, то пусть письмо это будет от самой Женевьевы, а не от гражданина Диксмера.

И Диксмер еще раз поцеловал свою жену, поблагодарил ее и вышел.

Тогда Женевьева дрожащей рукой написала:

«Гражданин Морис!

Вы знаете, как любил вас мой муж. Три недели разлуки, которые показались нам целым столетием, неужели дали вам право позабыть его? Приходите, мы ждем вас, ваше возвращение будет истинным для нас праздником.

Женевьева».

XV. Богиня разума

Морис был серьезно болен, как и дал о том знать генералу Сантеру.