Кавалер Сен-Жюст

Когда-то, во времена «Духа революции и конституции», плененный учением Руссо о народном суверенитете, он верил в политическое равенство как в конечную цель революции и основу демократической конституции. Поскольку каждый член нации есть равная часть суверена, думал Антуан вслед за своим учителем, между людьми не может быть иных различий, кроме добродетели и таланта. Что же касается имущественного равенства, то он считал его не только недостижимым, но и опасным, ведущим к анархии и распаду общества. Однако, когда он стал депутатом Конвента, когда в качестве народного представителя побывал в провинции и лучше понял жизнь, появились сомнения. Действительность показала Сен-Жюсту, что политическое равенство — далеко не все насущно необходимое для счастья народа. Народ хочет не только равенства перед законом, но и хлеба, а где взять хлеба, если его припрятал богатый собственник? И тогда, окинув единым взглядом прошлое и настоящее, Сен-Жюст вдруг понял, что на всех этапах революции именно санкюлоты, бедняки, люди труда толкали ее вперед, в то время как богачи, крупные буржуа и владельцы земли старались ее придержать. Такбыло в эпоху Учредительного собрания, такбыло при Законодательном собрании, такпродолжалось и теперь, во время Конвента. Но зачем же, коль знаешь это, бережно относиться к собственности и ломать из-за нее копья? Нет, теперь Сен-Жюст ни за что не повторил бы слов об экономической свободе, сказанных 29 ноября. Теперь он понимал, что в охране нуждается не собственность, а труд, которым создаются материальные блага, не богачи, трясущиеся над прибылями, а производители, составляющие армию революции. Теперь он считал, что надо нажать на богача, заставить его оплачивать не только расходы республики, но и тяготы бедняка. Все это привело его к необходимости переосмыслить свои старые взгляды на равенство. И тут на помощь ему пришел Неподкупный.

Он часто вспоминал разговор с Робеспьером после казуса с петиционерами; одна оговорка Максимильена насторожила его, и позднее он снова возвращался к ней мыслью. Заявив, что возврат к золотому веку полного равенства невозможен, Робеспьер на вопрос Сен-Жюста: «Ты так думаешь?» — ответил: «Так думал Руссо». Это Антуану было известно не хуже, чем другу. А вот что думал по этому поводу сам Робеспьер?.. Тогда Максимильен не стал объяснять свою точку зрения, да Сен-Жюст и не просил об этом. Но потом они часто возвращались к разговору в связи с проектом Жиронды. И Сен-Жюст с радостью убедился, что у него и у Максимильена полное единство взглядов на собственность и равенство. Как-то, вскоре после 15 февраля, Неподкупный сказал ему:

— В своей критике проекта Кондорсе Кутон абсолютно прав. Но, к сожалению, он отметил лишь второстепенные изъяны. Между тем в проекте есть куда более существенный дефект.

— Какой же? — спросил Сен-Жюст.

— Определение собственности. Ты помнишь его?

— Приблизительно.

— Я помню дословно: «Право собственности состоит в том, что человек волен располагать по собственному усмотрению своим имуществом, капиталами и продуктами промысла». Тебе не кажется, что подобная формулировка порочна и антинародна? Ведь каждый слой общества понимает собственность на свой лад. Для рабовладельца это рабы, для помещика — крепостные, для короля — подданные. Не представляется ли тебе, что жирондистское определение приемлемо для всех категорий собственников?

— Пожалуй.

— А если так, не следует ли из этого, что их проект написан не для простых людей, а для угнетателей, богачей и тиранов?

— Ты прав.

— Это несомненно. Настоящий революционер и защитник народного дела понимает, что право собственности условно, что собственность имеет различные формы и разный удельный вес в разном обществе, причем по мере того, как общество совершенствуется, собственность отступает и стушевывается, и в далеком будущем она, возможно, потеряет всякое значение.

Сен-Жюст крепко пожал руку друга. Да, Неподкупный обладал изумительной способностью формулировать мысль, придавать ей кристальную ясность…

— Ты открыл великую истину! — прошептал Антуан.

— Я всего лишь сделал свой вывод из учения Руссо, — улыбнулся Робеспьер. — Ведь очевидно, что право собственности, как и все другие права, должно быть ограничено обязанностью уважать чужие права и не может служить к ущербу безопасности, свободы, существования, наконец, собственности остальных людей. Всякое же владение, как и любая сделка, нарушающее этот принцип, на мой взгляд, незаконно и безнравственно. Эту мысль я намерен положить в основу речи, которую собираюсь произнести 24 апреля…

24 апреля день был напряженный.